Квазимодо

«Так-так…» — Василий присел на корточки перед собакой. Пес понял, что наступила решающая минута. Съедать его, вроде бы, никто не собирался. Значит… Сердце собаки зашлось в бешеном колочении… Господи, хоть бы взяли… хоть бы взяли… Он шумно сглотнул слюну и высунул язык, стараясь дышать в сторону, а смотреть наискосок, то есть не прямо на человека, чтобы не счел, упаси Бог, за наглеца, но и не совсем отвернувшись, чтобы не заподозрили в недостатке почтительного внимания.

«Так-так… — повторил Василий. — А погладить тебя можно?» Пес мельком скользнул по нему взглядом. Глаза у человека были незлые. Руки огромные, страшные, а глаза — нормальные, можно даже сказать — хорошие глаза. Неужели оставят?.. Рука потрепала его по лбу, указательный палец скользнул за ухо, заскребся там… мм-м-м… хорошо-то как… Пес шумно задышал и задвигал головой, подставляя загривок навстречу ласке.

«Ну вот и славно, — сказал Василий. — Экий ты ласкучий… давно не гладили, а? Ладно, живи. Может, крыс отгонишь, а то совсем обнаглели, сволочи… Миш, а откуда у псины шрамы на щеках?»

«А ты прямо у него спроси, — насмешливо сказал Мишка. — Может, расскажет… Ладно, хватит собаке холку трепать. Давай-ка лучше ему место определим.» Он подошел к матрацу, покопался в тряпье и вытащил обтерханный, неопределенного цвета кусок байкового одеяла. «А ну… — он отодвинул пса, аккуратно расстелил в углу тряпку и удовлетворенно выпрямился. — Вот, Квазимодо. Это твое место. Место. Место.»

Это был он, коврик, его собственный, персональный коврик. Пес вдруг ощутил смертельную, подкашивающую ноги усталость. Он встал на коврик всеми четырьмя лапами, покрутился, обнюхивая, и лег, свернувшись клубком и уткнув нос в основание хвоста. В голове его крутилась сверкающая кутерьма — мелькали мусорные баки, зеленые фургоны, кошки, сторож с ружьем, серебристо вспыхивали выхваченные из воды рыбки… И над всем этим калейдоскопом торжественно парил чудесный, долгожданный, неимоверно красивый коврик, его коврик, пропуск в жизнь, квинтэссенция счастья.

Василий

Дочистив рыбу, Василий нарыл себе хабарик подлиннее и сел ждать мишкиного возвращения. Квазимодо дремал на своей подстилке, время от времени тоненько повизгивая и мелко-мелко дергая лапами. Идти с Мишкой на рынок он отказался и теперь набирался сил, прогуливаясь в сумеречных лесах сновидений. Впрочем, одно его ухо постоянно стояло торчком, подобно перископу, чутко поворачиваясь в направлении любого звука. Звуков, надо сказать, было не так уж и много. В тишине заброшенного переулка слышалось лишь жужжание бодрых утренних мух да быстрые побежки крыс за стенами и под полом.

«Слышь, Квазиморда? — позвал Василий. — Слышишь, как шастают?» Пес дернул ухом и приоткрыл красный спросонья глаз. Василий, посмотрев, махнул рукой — мол, ладно, дрыхни уж… и глаз закрылся, медленно, как театральный занавес. Мне бы твое спокойствие, псина… Василий вздохнул. Конечно, крысы тут не при чем. Просто запой кончался, вот и все. Запой уходил, унося с собою великолепное состояние концентрации на собственных, индивидуальных безднах и личных увлекательных чертях, при полнейшем равнодушии к мелким и скучным бесам окружающего мира. Взять хоть крыс… разве могла бы подобная мелочь хоть краем коснуться его алкогольных извилин еще неделю тому назад? Как бы не так! И ухом бы не повел, не в пример этому хвостатому лежебоке. А сейчас вот, поди ж ты — раздражают… Пришла беда — открывай ворота, запускай во двор серую крысиную орду вещей и поступков, именуемую повседневной жизнью, бытием. Бытием… Тьфу, пакость! От бычьей тупой тяжести этого слова — «бытие» — Василия неизменно тошнило, особенно на ранних стадиях выхода из запоя.

Жизнь его, начиная с периода подростковых прыщей, напоминала смену времен года. С чего бы начать… да какая разница? — цикл есть цикл… может, с лета?… да хоть бы и с лета. В «летний» сезон своего… гм… бытия Василий отличался от среднестатистического человека разве что редким сочетанием исключительных интеллектуальных возможностей, умения работать руками и воловьей работоспособности. А в остальном он вел себя совершенно нормально. Во всяком случае, внешне.

Мир представлялся ему пестрой мешаниной большей частью никому не нужных предметов. Не то чтобы в этом беспорядке вообще не было никакой логики. Логика была, и даже разумные связи просматривались. В общем и целом, мироздание выглядело вполне стройной конструкцией. Проблема заключалась в том, что неимоверные тонны всевозможной пестрой мелочи просто мешали эту стройность увидеть. Она была буквально завалена всякой чепухой, как полки в магазине мягкой игрушки.