Квентин Дорвард

— Нет, — кратко и хладнокровно ответил проводник, нимало, по-видимому, не удивленный и не обиженный грубым тоном молодого шотландца.

— Так ты язычник или… Кто же ты, наконец?

— У меня нет религии, — ответил цыган. Дорвард отшатнулся. Он слышал о сарацинах и об идолопоклонниках, но ему никогда и в голову не приходило, что может существовать целое племя, не исповедующее никакой веры. Опомнившись от первого изумления, он спросил проводника, где тот живет.

— Нигде… Живу где придется, — ответил цыган, — у меня нет жилища.

— Где же ты хранишь свое имущество?

— Кроме платья, что на мне, да этого коня, у меня нет никакого имущества.

— Но ты хорошо одет, и лошадь у тебя превосходная, — заметил Дорвард. — Какие же у тебя средства существования?

— Я ем, когда голоден, пью, когда чувствую жажду, а средств существования у меня нет, кроме случайных, когда мне их посылает судьба, — ответил бродяга.

— Каким же законам ты повинуешься?

— Никаким. Я слушаюсь кого хочу или кого заставит слушаться нужда, — сказал цыган.

— Но есть же у вас начальник? Кто он?

— Старший в роде, если я захочу его признать, а не захочу — живу без начальства.

— Так, значит, вы лишены всего, что связывает других людей! — воскликнул изумленный Квентин. — У вас нет ни законов, ни начальников, ни определенных средств к жизни, ни домашнего очага! Да сжалится над вами небо — у вас нет родины, и — да просветит и простит вас всевышний! — вы не веруете в бога! Так что же у вас есть, если нет ни правительства, ни семьи, ни религии?

— У меня есть свобода, — ответил цыган. — Я ни перед кем не гну спину и никого не признаю. Иду куда хочу, живу как могу и умру, когда настанет мой час.

— Но ведь по произволу каждого судьи тебя могут казнить?

— Так что же? Рано или поздно — все равно надо умирать.

— А если тебя посадят в тюрьму, — спросил шотландец, — где же тогда будет твоя хваленая свобода?

— В моих мыслях, которые никакая цепь не в силах сковать, — ответил цыган. — В то время как ваш разум, даже когда тело свободно, скован вашими законами и предрассудками, вашими собственными измышлениями об общественных и семейных обязанностях, такие, как я, свободны духом, хотя бы их тело было в оковах. Вы же скованы даже тогда, когда ваши члены свободны.

— Однако свобода твоего духа едва ли может уменьшить тяжесть твоих цепей, — заметил Дорвард.

— Недолго можно и потерпеть, — возразил бродяга. — Если же мне не удастся вырваться на волю самому или не помогут товарищи, умереть всегда в моей власти, а смерть — это самая полная свобода!

Наступило довольно продолжительное молчание, которое Квентин прервал наконец новым вопросом:

— Итак, вы — бродячее племя, неизвестное европейцам… Откуда же вы родом?

— Этого я не знаю.

— Когда же вы наконец покинете Европу и возвратитесь туда, откуда пришли?

— Когда исполнится срок нашего странствования.

— Не потомки ли вы тех колен Израиля[118], которые были уведены в рабство за великую реку Евфрат? — спросил Квентин, не забывший еще уроков, преподанных ему в Абербротокском монастыре.

— Если б мы были потомки израильтян, мы бы сохранили их веру, обряды и обычаи, — ответил цыган.

— Как твое имя? — спросил Дорвард.

— Мое настоящее имя известно только моим единоплеменникам. Люди, которые не живут в наших шатрах, зовут меня Хайраддином Мограбином, что значит: Хайраддин — африканский мавр.

— Однако ты слишком хорошо говоришь для человека, выросшего в вашей дикой орде, — сказал шотландец.

— Я кое-чему научился в этой стране, — ответил Хайраддин. — Когда я был ребенком, наше племя преследовали охотники за человеческим мясом[119]. Вражья стрела попала в голову моей матери и уложила ее на месте. Я висел в одеяле у нее за плечами, и наши преследователи подобрали меня. Один священник выпросил меня у стрелков прево и воспитал. У него я два или три года учился франкским наукам.

— Как же ты ушел от него?

— Я украл у него деньги и бога, которому он поклонялся, — с полным хладнокровием ответил Хайраддин. — Он меня поймал и прибил. Тогда я зарезал его, убежал в лес и снова соединился с моим народом.

— Негодяй! Как ты мог убить своего благодетеля?

— Разве я просил его оказывать мне благодеяния? Цыганский мальчик — не комнатная собачка, чтобы лизать руки хозяину и ползать под его ударами из-за куска хлеба. Волчонок, посаженный на цепь, в конце концов всегда порвет ее, загрызет хозяина и убежит в лес.

Наступила новая пауза, снова прерванная молодым шотландцем, который задался целью поближе познакомиться со своим подозрительным проводником, с его характером и намерениями.

— А правда ли, — спросил он Хайраддина, — что ваш народ, несмотря на свое полное невежество, утверждает, будто ему открыто будущее, то есть он обладает знанием, в котором отказано ученым, философам и служителям алтаря более образованных народов?

— Да, мы это утверждаем, и не без основания, — сказал Хайраддин.

— Каким образом эти высокие познания могут быть дарованы таким отверженцам, как вы?