Квест-2. Игра начинается

— Нет, быстротечного высыхания мозга не будет. Суррогат успешно купирует этот процесс. Однако абстиненция усугубит все акцентуации характера. Возможны вспышки маниакальной агрессии, спорадические отрывы от реальности, квазиаутическое самозамыкание. Самое опасное — возможны ошибки в принятии решений… Голубчик Ян Христофорович, пусть уж ваши люди в Заповеднике поскорее решат нашу проблемку.

— Стараются. Однако ваш Мафусаил — крепкий орешек.

— Ничего не поделаешь, батенька. Осколок старого мира. Но вы с ним, ради бога, поделикатней. Я к нему очень привязан. И потом, сами знаете, без Мафусаила настоящего прорыва не будет.

— Знаю, вы это тысячу раз говорили. Можете не беспокоиться: пылинки с него сдуваем.

Во время разговора профессор, с его вечной неусидчивостью, всё прохаживался вдоль письменного стола. Свободная левая рука ни секунды не оставалась без дела: то поправит пенсне, то поковыряет в ухе, то тронет скособочившуюся крышечку на чернильнице, то снимет пылинку с картинной рамы.

На стене, близ стола, висела любимая картина Петра Ивановича — вольная фантазия прославленного советского художника на тему босховского «Сада земных наслаждений» [57]. Левую часть триптиха, где Эдемский сад, живописец скопировал без каких-либо изменений; на центральной изобразил земной Рай — торжество всемирного Интернационала; справа — черно-красный пролетарский ад, где черти в кожаных тужурках расстреливали и жгли в огне буржуев, попов и прочую нечисть. Задорное, остроумное полотно, с сумасшедшинкой — совершенно в духе современной эпохи.

У Петра Ивановича насчет духа эпохи существовала целая теория, нейрофизиологического толка. Что будто бы купный организм человечества устроен по тому же принципу, что и организм одного отдельного взятого человека. Есть страны, выполняющие роль скелета, есть страны-мышцы, страны-нервы, страны-гениталии и так далее, и так далее. Мозг современного человечества — это государства, расположенные по берегам северной Атлантики, то есть Европа и Соединенные Штаты. С началом двадцатого века мозг этот воспалился, что привело к эпилептическому припадку, выразившемуся в виде всемирной войны и череды революций. А когда заболевает мозг, начинает страдать всё тело: тут конвульсии, там паралич. После тяжкого приступа психической болезни планета напоминает сумасшедший дом, поделенный на палаты для больных разного типа. Страны бывшей Антанты находятся в депрессивной стадии и подвержены унылым суицидальным настроениям. В германском отделении буйные прячут под матрасом бритву. А Россия переживает маниакально-эйфорический подъем со всеми сопутствующими симптомами: немотивированным весельем, ажитацией, ослабленной чувствительностью к боли и т. п. вплоть до характерной патологической элизии, то есть проглатывания слогов вследствие чрезмерной торопливости речи. Чего стоят все эти «пролеткульты», «совсоцбыты», «главсевморы» и «желдорвоки»! Над советскими неологизмами и аббревиатурами Петр Иванович мог издеваться до бесконечности, развлекая своих могущественных знакомых. Например, слово «СССР», по мнению профессора, следовало расшифровывать «Страна свихнувшихся с рассудка». Ян Христофорович, член коллегии ОГПУ, очень смеялся, узнав, что его грозная организация, оказывается, «Общество гуманистов полу-умных». Даже сам Рамзес однажды повторил на заседании Политбюро шутку профессора, что ВКП(б) означает: «Все кроме партийцев — б….».

Под настроение Рамзес любил послушать болтовню своего эскулапа, в которой нет-нет, да проскакивали любопытные, а то и дельные мысли. Скажем, о том, что медицина, как и политика, не признает понятия «грязь». То, что для профанов — г…., для специалиста — ценнейший диагностический материал. Или еще: в операционной частенько стоит скверный запах, и вообще это зрелище не для слабонервных, но люди в белых халатах забрызгивают себя кровью, чтобы спасать человеческие жизни.

Были у Петра Ивановича метафоры и поприятней, которыми он тоже охотно делился. Ученый-большевик (понимай шире — вообще Большевик) подобен садовнику, который только-только приступил к благоустройству крайне запущенного сада. Сначала предстоит выполнить тяжелую, малоприятную работу: выкорчевать мертвые корни, прополоть сорняки, убрать сухостой и валежник, обработать почву инсектицидами. Аллейки-цветочки и прочие икебаны будут потом.

Заговорив о каком-то Мафусаиле, «осколке старого мира», профессор не удержался, оседлал своего любимого конька — антропоселекцию.

— Эх, голубчик вы мой, отлично понимаю железную логику ваших «полу-умных гуманистов». — Палец Петра Ивановича меланхолично провел по изображению утраченного Эдемского сада. — Разумеется, ошметки царского режима подлежат полному искоренению. А все же мне как генетику их жаль. Общество было эксплуататорским, несправедливым, всё верно. Но за века в нем сформировалась своя элита, продукт естественного евгенического развития. Посмотрите, кто нас теперь окружает! Не лица, а рожи. Жаль, безумно жаль бесценного генофонда, истребленного революцией.