Квест

Нет, Киру не удовлетворит эта слащавая нелепость. «Недостоин» – будто из глупого романа.

«Долг требует, чтоб я тебя оставил. Я не могу тебе ничего объяснить, но так нужно. Ты всегда верила мне, поверь и ныне».

Пожалуй, она решит, что он спятил. И, наоборот, кинется разыскивать, чтоб вылечить от сумасшествия.

«Настоящий учёный, желающий миру добра, не имеет права обзаводиться семьёй. Прощай и не ищи меня».

Совсем чушь!

Наконец Фондорин утвердил формулировку: «Я не создан для супружества. Ты всегда это знала и не зря похоронила наши кольца. Я буду тебя помнить как лучшую страницу моей жизни. Но есть вещи более важные, чем счастье. Прощай».

Ну вот и всё. Самое существенное сказано, остальное не имеет значения.

Он налил раствор в подходящий сосуд – узкий и строгий, как могильная стела. Набрал полную грудь, наговорил в «телефон» длинноватый текст скороговоркой, чтоб ничего не пропало. Закупорил своё последнее послание жене – будто закрыл крышку гроба над дорогим прахом.

Над тайником ломать голову не приходилось. В усадьбе есть место, куда Кира обязательно заглянет, – грот Мнемозины. Ещё девочкой она устроила там секретную нишу, а в пору медового месяца у молодожёнов образовался род игры. Если Кира желала, чтоб ночью они испили любовного напитка, она прятала фиал с дурманным зельем в тайник, а на камне угольком рисовала бабочку, которую называют Parnassius mnemosyne или Чёрный Аполлон. Они водились здесь в изобилии. Юный супруг, бывало, проходил мимо грота по нескольку раз на дню, будто бы прогуливаясь, – и всё смотрел, не появилось ли нового рисунка. К исходу незабываемого месяца на белом мраморе набралось семь чёрных бабочек…

Они виднелись ещё и теперь, семь теней былого счастья, не до конца смытые дождями. Первое, что сделал профессор, – тщательно стёр их рукавом. С счастьем этого рода отныне покончено. Затем он подцепил бронзовое кольцо, укреплённое на каменной плите, под которой располагалась ниша. Когда-то маленькая Кира обустроила этот «секрет» для своих не очень-то сильных рук, и крышка была совсем тонкой, фунтов в десять весу. В счастливом марте Фондорин вырезал на камне инициалы KS, как на церковной ступеньке. Глядя на буквы, он тяжко вздохнул.

Уже закрыв тайник, Самсон всё стоял у грота, терзаемый сомнениями.

Тот, кто решился посвятить себя великому служению, не должен проявлять слабости. А что есть это послание, как не appel voilé:[168] «не забывай меня!» Женщина, подобная Кире, – сильная, умная, любящая – сразу это поймёт и с присущей ей решительностью кинется на поиски супруга. Хотя бы лишь для того, чтобы спросить его в лоб, глядя в глаза, что стряслось. У профессора не было уверенности, сможет ли он вынести этот взгляд.

Уж рвать так рвать.

Он вновь поднял плиту и вынул бутылочку.

Правильнее будет исчезнуть бесследно, без прощаний и объяснений. В военное время всякое может случиться. Пускай уж Кира лучше скорбит о погибшем муже, нежели навсегда останется с тяжкой, недоумённой обидой на сердце.

Он осушил флакон с «эликсиром бессмертия», а вторую склянку расшиб об угол грота.

В ту самую секунду, когда стекло разлетелось вдребезги, хрустнуло что-то и в груди у Самсона Даниловича.

Не вынуть ли и локатор из-под ступеньки, сказал он себе. Но почувствовал, что душевных сил на это у него сейчас недостанет.

А если Кира окажется настолько дотошной и настолько любящей (он даже мысленно произнёс это слово с содроганием), что всё-таки разыщет предателя-мужа, то, может быть…

Додумывать эту мысль до конца Фондорин себе запретил.

Ночь он провёл на кровати в Кириной детской, а утром отправился в путь – в русский лагерь, чтоб вместе с армией дойти до Парижа. Самсон знал, что с прежней жизнью кончено, и собирался взять себе какое-нибудь новое имя. Вернуться в усадьбу, где он вначале был очень счастлив, а потом навеки потерял Любовь и обрёл Бессмертие, профессор не чаял.

Но спустя годы, ему было суждено провести здесь печальнейшую пору своей нескончаемой жизни. Тяжелее всего становилось в начале лета, когда в стёкла дома колотились крылышками бабочки-мнемозины.

VI.

Зря Самсон Данилович так себя изводил. Его супруга тоже умела делать выбор, и дался он ей куда проще. Во всяком случае, естественней.

Она попала в Москву лишь зимой. Древнюю столицу (или то, что от неё осталось) давно уж очистили от неприятеля, но в положении Киры Ивановны езда по тряской дороге была нежелательна, даже опасна. Госпожа Фондорина выехала из Нижнего, когда наконец установился хороший санный путь.