Квинтовый круг

– Здорово, браток! – на пригорок рядом с Иваном Ивановичем присел, даже не присел, а плюхнулся на лохматый хвост рыжий пес, печально и внимательно глядя в звездное небо. – Я это… лопату во дворе поставил. Спасибо тебе!

Соседство Ивану Ивановичу не понравилось, ему на пригорке нравилось в одиночестве пребывать, рассуждениям о жизни предаваться, но ведь не прогонишь, поэтому он только закурил, чтобы запах псины перебить, и спросил:

– Картошку выкопали?

– А то, – сказал пес. – Она, зараза, как вызрела, сама из земли полезла. Только собирать успевай. Хочешь, мешок тебе занесу?

– Не надо, – отказался Иван Иванович, но, тронутый бескорыстной добротой пса, поинтересовался: – Дома-то как?

– Как, как… – пес тяжело вздохнул. – У жены течка, носится, сучка, по всему стойбищу, свадьбы устраивает. Щенки чумкой переболели… Вожак стаи придирается, шагу, падла, ступить не дает.

Он безнадежно махнул лапой, поднял лохматую морду к небесам, разглядывая слезящимися печальными глазами три луны, лениво ползущие по серому от звезд небесному своду. Откуда-то из груди, там, где жило и билось горячее сердце, из самой души пса вырвался печальный вопль, перетекающий в тоскливый бесконечный вой. Пес жаловался на свою жизнь небесам, звездам, лунам, далеким и неведомым существам, обитающим в глубинах Вселенной, что казались псу безгранично мудрыми и всемогущими. Он выл, как выли до него лишенные разума предки, он выл, вкладывая в вой все, что накопилось у него на душе. И так у него это получалось, так все было к месту, что Иван Иванович едва удержался от того, чтобы подтянуть ему и добавить во всеобщую скорбь чуточку своей индивидуальной грусти и тоски.

Все идет в одно место; все произошло из праха, и все возвратится в прах.

Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, на землю?

Все-таки лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа.

Собственно, ничего не произошло – Земля продолжала вращаться вокруг Солнца, одновременно проносясь сквозь космическое пространство голубым шариком, сохранившем на себе континенты. И жизнь человеческая продолжалась, чуточку иная, но что значат изменения вокруг, если неизменной остается душа и природа человеческая? Все продолжалось – каждый хотел своего места под солнцем и звездами, каждый добивался этого всеми доступными средствами. И пес был прав: лучше выть на Луну, нежели жаловаться на жизнь окружающим.

Прав был и Екклезиаст: всякие знания лишь углубляют печаль.

Поэтому Иван Никифорович – старый дурак! Нельзя записывать в книги новые знания, от которых лишь суета и тревоги.

«Именно так, – озабоченно подумал Иван Иванович, сидя на потемневшем пеньке, слушая грустный вой пса и взвалив на себя вдруг все мировые печали. – Именно так. Не забыть бы завтра сказать Ивану Никифоровичу об этом».

Царицын

Библиография и публицистика

Евгений Лукин Вполне цензурные соображения

Вчерашний раб, уставший от свободы,

Возропщет, требуя цепей.

Максимилиан Волошин

Ну вот и будущее (оно же прошлое, оно же настоящее). Уже здесь, уже осязаемо. Включишь телевизор – там с вредными книжками воюют, откроешь журнал – там вампиров клеймят, зайдёшь в Союз писателей, а там один поэт поучает другого: «Ты, когда стихотворение напишешь, прежде чем публиковать, батюшке его покажи. Одобрит – тогда печатай».

Знакомые распались на два лагеря. Одни:

«Да что ж это за беспредел такой? Впору цензуру вводить!»

Другие:

«Слушай, куда катимся? Этак цензуру введут!»

Собственно, почему бы и нет? Недаром же многие литераторы (см. выше) заблаговременно пытаются выполнять требования ещё не учреждённого лито. А раз объявились выполняющие, то рано или поздно объявится и требующий.

Когда всё возвращается на круги своя, невольно переживаешь вторую молодость. Помню, какой прилив ребяческих чувств ощутил автор этих строк на стыке двух миллениумов, прочтя критическую статью, обличавшую его в отсутствии положительных героев (для тех, кто не застал: обычное обвинение внутренних рецензий образца 80-х).

А сколько лет автор скинул разом, когда выдающийся наш политтехнолог принялся на конференции заклинать фантастов (не публицистов, не бытописателей), чтобы те не выискивали мрачных черт в окружающей мерзости, сосредоточились на чём-то пусть редком, но светлом, – и очень обиделся, услышав из зала «соцреализм»!

А уж когда автору показали результаты голосования жюри некой премии, где за выставленным нулём следовала поясняющая пометка «идеологически вредное произведение», он, если позволено будет так выразиться, чуть в ностальгии не забился.

Здравствуй, благословенная пора моей юности! Вернулась, не забыла… И почти не изменилась! Разве что вместо слова «антисоветский» в ходу теперь громоздкий оборот «оскорбляющий религиозное и национальное достоинство».