Кыш и я в Крыму

– Разводили. Без костра в горах нелегко.

– И что-нибудь жарили? Только правду! Ты поэтому сыт?

– Мы утку жарили! – сказал я и облизнулся.

– Вы застрелили её? – спросила мама.

– Нет, она была и без нас полупотрошённая.

– Хорошо. Продолжай секретничать, – обиделась мама. Она не понимала, что я сам немного погодя всё, что можно, ей расскажу и что не надо ничего у меня выпытывать.

Тут к нам забежал папа. Он уже успел пробежать два больших круга, раскраснелся и, разговаривая, подпрыгивал на месте, как спортсмен на разминке.

Он рассказал, что под утро к ним в палату пришёл Корней Викентич и вместо Василия Васильевича и Феди увидел в кроватях какие-то куклы. Шума он поднимать не стал, но пообещал беспощадно расправиться с нарушителями режима и вообще расформировать всю седьмую палату. Когда Корней Викентич ушёл, папа снова уснул, но его разбудил крик шеф-повара Анны Павловны. Папа выглянул вместе с Миловановым и Торием в окно и увидел Норда, убегающего от Анны Павловны с уткой в зубах. Он стянул её прямо с кухонного стола, и Анна Павловна кричала:

– Караул! Разбойник!!!

– Вот какие дела! Из всей палаты только я и Торий соблюдаем режим, – сказал папа.

– Не хвались, а то сам себя сглазишь, – сказал я.

Папа схватил со стола кусок колбасы и убежал.

64

Мы собрались идти на пляж, когда Анфиса Николаевна пришла с базара. Она принесла полную сумку всякой всячины – и овощей, и молодой картошки, и мяса, и две бутылки вина. И попросила нас ровно в три часа приходить к обеду.

– Скорей бы уж кончились все эти загадки и треволнения, – помечтала мама по дороге на пляж.

Мне очень хотелось перед купанием заглянуть в «Кипарис» и заступиться перед Корнеем Викентичем за Норда, сказать, что он вовсе не жулик, а самая преданная человеку собака, но мама меня не пустила.

В этот день я снова сам плавал – верней, держался на воде. Сева дал мне маску и дыхательную трубку, и я долго лежал между двух, обросших водорослями камней, первый раз в жизни рассматривая подводное царство Чёрного моря: парашютики медуз, крабиков, креветок, мелькавших вдалеке ставридок, приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза в два руки.

Я вылез из моря, когда совсем замёрз. Кыш лаял и звал меня от скуки. Я принёс в мешочке воды и облил его.

Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.

Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги и положив руки на колени. И снова все они странно дышали и странно улыбались.

– Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? – спросил я, но он не слышал и продолжал улыбаться.

Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать, и сам попробовал посидеть, как йог, но это было скучно. Тут я услышал негромкий храп. Это храпел спавший на лежаке Торий. Милованов что-то доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть Тория, но не ради шутки, а для примера.

Милованов взял шариковую ручку, склонился над Торием и большими буквами написал у него на предплечье: «БЫЛ В КРЫМУ. Жора с Курской аномалии». И поставил число. Торий даже не пошевельнулся.

– Зачем это? – спросил я шёпотом у Василия Васильевича.

– Сейчас поймёшь, – ответил он, стараясь не рассмеяться.

– Ну теперь надо будить этого равнодушного ко всему на свете молодого человека, – сказал Милованов.

– Вы же говорили, что разбудить его невозможно, – заметил Василий Васильевич.

– Есть один волшебный способ. Торий сам про него рассказывал. – Милованов достал из-под свёртка с одеждой Тория карманные шахматы с расставленными фигурками, двинул чёрную пешку и зловеще сказал: – Торий, вам шах!

Торий как ужаленный вскочил с лежака.

– Что? Что? Где шах?

Милованов и Василий Васильевич не удержались и захохотали. Я не смеялся, потому что всё ещё ничего не понимал.

– Что за шуточки? – спросил Торий.

– Какие уж шуточки! Посмотрите на свою руку, – сказал Милованов. – Пока вы спали, а мы купались, какой-то варвар вас разрисовал.

– Какая наглость! Просто нет слов!.. Смотрите, что делается! – возмущённо воскликнул Торий. – Им стало мало деревьев, скал и Гераклов! Они взялись за живых людей. Да я бы… да я бы… не знаю, что сейчас сделал бы с этим Жорой с Курской аномалии!

– А что вы, собственно, Торий, так возмущаетесь? Вы же сами говорили о действиях любителей оставлять где попало свои автографы: «Ерунда! Ничего особенного… Зачем поднимать из-за этого шум?» Говорили? – спросил Василий Васильевич.

– Да… говорил… Но то деревья, скалы… или какая-то ваза… А я… я же живой человек!

– С вас можно смыть чернила. А с дерева порез ножом не смоешь! – неожиданно для себя сказал я. – И вы спали, значит, вам не было больно, а дереву всегда больно!

– Алёша абсолютно прав, – сказал Милованов.

– Странно, что раньше вы этого не чувствовали, – добавил Василий Васильевич.

Торий как-то растерялся, ничего не ответил, поднял с земли шершавый камешек, плюнул на исписанное плечо и быстро, как пемзой, стёр с него «Жору с Курской аномалии».