Кыся

Я повернулся, чтобы рассмотреть Человека, узнавшего меня, а увидел входящих в зал "Тантриса"…

…ХОЗЯИНА И ХОЗЯЙКУ ДЖЕННИ – ОЧАРОВАТЕЛЬНОЙ СОБАЧКИ, КАРЛИКОВОГО ПИНЧЕРА, С КОТОРОЙ Я, ПОСЛАВ К ЧЕРТЯМ ВСЕ УТВЕРЖДЕНИЯ УЧЕНЫХ О НЕВЕРОЯТНОСТИ СМЕШЕНИЯ ЖИВОТНЫХ РАЗНЫХ ВИДОВ, НЕЗАБЫВАЕМО НЕЖНО ПЕРЕСПАЛ В ЕЕ СЕРЕБРИСТОМ "МЕРСЕДЕСЕ", В ТРЮМЕ РУССКОГО КОРАБЛЯ, КОГДА МЫ ВМЕСТЕ ПЛЫЛИ ИЗ РОССИИ В ГЕРМАНИЮ!!!

Я тут же вспомнил ночной корабельный бар, злую рожу Хозяина Дженни, заплаканное лицо Хозяйки, и тоненький, захлебывающийся лай Дженни…

Мне даже показалось, что я слышу этот лай.

Фридрих тоже увидел входящих в зал и сказал Тане и фон Дейну:

– А вот и Моника с Гельмутом! Не помню случая, чтобы они не опоздали.

"Во, бля!.." – как говорил Водила, когда случалось что-то неожиданное. И в большинстве случаев потрясенно добавлял: – Ну, ебть!!!"

Так, оказывается, Хозяйка Дженни – дочь Фридриха фон Тифенбаха? А ее муж, этот жлобяра, у которого мы с Дженни золотую зажигалочку "Картье" скоммуниздили – зять Фридриха?!..

Мне снова послышался голосок Дженни. Не хватает еще, чтобы у меня на нервной почве начались слуховые галлюцинации!.. Мало того, я даже почувствовал ЕЕ запах! Мамочки родные… Что творится на белом свете! Ну, и ресторанчик!..

– Познакомьтесь, пожалуйста, – говорит Фридрих, и наши все встают из-за стола. Один я продолжаю сидеть в полном охренении, потому что все сильнее и сильнее начинаю чувствовать запах Дженни!

– Моя дочь – Моника фон Тифенбах-Хартманн и мой зять – Гельмут Хартманн. С Фолькмаром вы знакомы уже тысячу лет, а это его приятельница и ассистент, очень симпатичный мне человек – доктор Таня Кох, – улыбается Фридрих.

Все здороваются и знакомятся, а меня ну просто не покидает ощущение присутствия Дженни, и все! Но тут Фридрих показывает на меня и говорит:

– А это мой друг – Кыся. И пригласил я вас, чтобы мы могли сегодня отпраздновать его появление в моем доме!

Моника и Хельмут незаметно для всех (кроме меня, конечно!) переглянулись, и Гельмут, усаживая Монику на стул и садясь сам, улыбнулся (выяснилось, что этот засранец может заставить себя быть вполне обаятельным!) и сказал:

– Я много раз бывал в "Тантрисе" и сидел за одним столом и с английскими промышленниками, и с американскими кинозвездами, и с членами французского правительства, и с австралийскими скотоводами, не говоря уже о министрах и членах нашего бундестага…

"Но никогда сам не платил по счету!" – МЫСЛЕННО сказал мне Фридрих фон Тифенбах.

– Однако я впервые сижу за одним столом с кошкой, ради которой мы все сюда собрались, – весело проговорил Хельмут и слегка брезгливо переспросил: – Как вы сказали ее зовут, Фридрих?

– ЕГО зовут Кыся, – жестко произнес фон Тифенбах. – Или, если вам угодно – Мартын.

От злости фон Тифенбах неожиданно правильно произнес мое настоящее имя.

И тут происходит самое потрясающее событие этого вечера!

Не успевает Фридрих выговорить мое имя, как из большой модной сумки Моники фон Тифенбах-Хартманн раздается уже не кажущийся мне, а самый настоящий, истерически-торжествующий лай Дженни, в котором я слышу:

– Я знала!!! Я знала, что найду тебя!.. Мартынчик, любимый!.. Да, выпустите меня, черт вас подери, из этой дурацкой сумки!..

Я уже собираюсь броситься вперед на освобождение Дженни, как Моника сама открывает свою необъятную сумку и оттуда, буквально птичкой, прямо на стол, выпархивает перемазанная пудрой и губной помадой, тушью для ресниц и каким-то розовым кремом, вся в мельчайших обрывках бумажных салфеток моя милая, умная и нежная подружка Дженни, с которой я провел в море всего лишь двое суток, а уже месяца три вспоминаю о ней с такой благодарной теплотой, какой не чувствовал, пожалуй, ни к одной Кошке.

Дженни бросается ко мне, я бросаюсь к ней, Моника с криком "Спасите собачку!" бросается к нам, пять кельнеров бросаются к Монике, весь ресторан в шоке, а какой-то мудак уже порывается звонить в полицию!

Но вновь вспыхнувшее чувство бросает нас с Дженни в объятья, и на глазах всего "Тантриса", прямо на столе, мы начинаем так неистово облизывать друг друга, что пятеро кельнеров застывают на полпути, как бетонные химеры у входа в ресторан; женщина, сидящая с мудаком, вызывающим полицию, вырывает у него из рук телефонную трубку; а Моника в растерянности шепчет:

– Боже… Что она наделала в моей сумке!..

Гельмут пытается извиниться за тот бордель, который мы с Дженни устроили в явно неподходящем для этого месте, и все время трусливо посматривает по сторонам, пытаясь понять – не повредит ли это ему в дальнейшем?

От нагромождения событий Фолькмар фон Дейн пребывает в несколько приторможенно-ошарашенном состоянии, а Таня и Фридрих – нормальные, я бы даже нахально сказал, – наши Люди, – ржут как сумасшедшие!

– Прости меня, папочка, – чуть не плачет Моника. – Она с утра была так возбуждена… Так не хотела оставаться дома…

– Значит, она что-то предчувствовала, – смеясь, сказал ей Фридрих фон Тифенбах.