Кыся

Под столом стояли три миски. Одна – полная всякой вкуснятины, вторая – со сливками, третья – пустая. Рудольф уселся точно напротив пустой миски, повернул голову к занавеске, отделяющей комнатенку от закулисной части стойки бара, и вдруг неожиданно громко завопил противным до омерзения голосом:

– Мяа-а-а-а!!!

– Тихо ты! – испугался я. – Услышат – скандал будет.

– Быстрей прибежит, – спокойно сказал Рудик. – Мяа-а-а!..

Бармен влетел в комнату, увидел, что Рудольф сидит перед пустой миской, и тут же наполнил эту миску чистой свежей водой. И снова умчался за занавеску.

– Ну, как я его надрочил? – тщеславно спросил Рудик и добавил: – Ты пей, пей!..

– У тебя с ним такой серьезный Внутренний Контакт? – с уважением спросил я и принялся лакать воду.

– Боже меня упаси! Когда-то он пытался установить Контакт между нами, но я это сразу же пресек. На кой мне хрен, чтобы он все про меня понимал? Пошел он…

– Как же ты добиваешься, чтобы он верно реагировал на то, что ты хочешь?

– Самым элементарным способом – я выработал в нем три-четыре условных рефлекса, а больше мне от него ни черта не нужно.

Вот гадость-то! Какой отвратительный расчетливый цинизм и ничем не прикрытое потребительство. Ну, не сволочь ли?! И это при такой обеспеченности!.. – подумал я и раздраженно спросил:

– Неужели в тебе нет к нему и капли благодарности? Я смотрю, он же на тебя не надышится, Рудик…

– Плевал я на него. Он это все обязан делать.

– За что?! – я чуть не завопил от возмущения и почувствовал, что еще минута, и я разделаю этого жирного, пушистого, наглого Рудольфа, как Бог черепаху! Просто разберу его на составные части!.. – За что?! За то, что ты жрешь, пьешь, спишь и серешь за его счет! За то, что ты сутками жопу от его кушетки не отрываешь? За то, что он по первому твоему вонючему "Мяа-а-а!" бежит выяснять – что тебе нужно? За то, что он тебя за границу возит, в то время, когда миллионы Котов и мечтать об этом не могут… За что он все это тебе обязан, блядь ты толсторожая?!

У меня сама собой поднялась шерсть на загривке, прижались уши, мелко забарабанил хвост и непроизвольно обнажились клыки.

Но Рудольф, надо отдать ему должное, не испугался. Напротив, очень спокойно, я бы даже сказал, благодушно переспросил меня:

– 3а что? – он сел на свою пухлую задницу, поскреб лапой за ухом и сказал, глядя мне прямо в глаза: – А за то, что он меня искалечил.

Я внимательно осмотрел Рудольфа с головы до кончика хвоста и не отметил в его фигуре ни одного изъяна, кроме нормального обжорского ожирения.

– Чего ты треплешься? Где он тебя искалечил? – рявкнул я на него.

– Не "где", а "как", – невозмутимо поправил меня Рудольф. – Он искалечил меня не физически, а нравственно.

– Что-о-о?!.

– Нравственно, – повторил Рудольф. – В течении четырех лет я был единственным поверенным и свидетелем его подлостей, его воровства, его жульничества, предательств, обманов… Но я понимал – он живет в той среде, в тех условиях, где иначе не выжить. Это одна из граней его профессии. Так сказать, сегодняшняя норма нашей жизни. И вот это "мое понимание" постепенно стало приводить меня к мысли, что ни в подлости, ни в воровстве, ни в предательстве – нет ничего особенного. Все остальные, кто этого не делают – нищие, слабоумные существа, не имеющие права на существование. То есть, постепенно я стал оправдывать его во всех его мерзостях, с легкостью находя им естественное и логическое обоснование…

Мамочки! Я слушал и только диву давался. Кто бы мог подумать, что этот сонный, разожравшийся Котяра, который ради куска осетрины или какого-то там сраного заграничного паштета напрочь забыл о счастье Обладания Кошкой, о вкусе Победы над другим Котом; живущий без любви и без привязанностей, – вдруг начнет говорить такое! Да еще таким языком… Я просто обалдел!

– Ты меня слушаешь? – спросил он.

– Да, да… Конечно, – ошарашенно пробормотал я.

– Я стал мыслить его убеждениями, его принципами, – продолжил Рудольф. – Нет, я не повторял все то, что делал Он, – для этого я слишком изолирован от реальной жизни, но в том, что Он совершал, я уже не видел ничего дурного. И это было самое ужасное! Где-то, в глубине сознания, я ощущал, что нравственно я падаю все ниже и ниже…

– Но осетрина, паштет, сливки… Да? – не удержался я.

– Да. В значительной степени, – честно признался Рудольф. – Но, повторяю, с некоторых пор я начал ощущать некое уродство и своего, и Его бытия…

– А хули толку? – снова прервал я его и с нежностью вспомнил своего приятеля – бездомного и безхвостого Кота-Бродягу. – Ты что-нибудь сделал, чтобы помешать Ему и самому не стать окончательным говнюком?

– Сейчас сделаю, – ответил Рудольф. – И не смей больше меня перебивать! А то твой… Как его?

– Водила?

– Да. А то твой Водила сейчас допьет пиво и унесет тебя в этой идиотской сумке. И ты ни черта не успеешь узнать. Заткнись. Понял?

Вот тут мне показалось, что сейчас я услышу то, чего мне так не хватало! И я покорно сказал Рудольфу:

– Понял, понял… Все! Молчу, – и действительно заткнулся.