Кыся

Чего я только не делал! Я кусал руку Водилы, лизал его угаснувшее запястье, стараясь сделать свой язык как можно суше и шершавей, чтобы Водила острее чувствовал то, что я делаю…

Я звал его ОТТУДА! Я умолял его не УХОДИТЬ! Не бросать меня… Я молился Богу, я орал Водиле страшные, несправедливые и обидные слова про то, что нельзя никому поручать своих детей! Что все надо делать самому… Что есть еще больная жена, которая без него умрет от голода и горя!.. Что за Настю некому будет платить в ту школу, где академики преподают арифметику! А кончиться все может тем, что оставшись без отца и матери, его двенадцатилетняя Настя окажется там – на Фонтанке, у Дворца пионеров, среди маленьких, недорогих проституточек, про которых он сам рассказывал в Ганновере!

– Ты этого хочешь, Водила?!! – в исступлении кричал я.

Я находился в состоянии совершеннейшей истерики и не понимал, что уже далеко перешагнул за границы обычного телепатического Контакта, и дальше начинается уже что-то Потустороннее!

Но когда я, наконец, снова ощутил под своим языком редкий и слабый, еле слышный пульс на Водилином запястье, – силы меня покинули и я самым натуральным Человеческим образом, расплакался.

И откуда-то издалека услышал беззвучный голос Водилы:

"Я ПОСТАРАЮСЬ, КЫСЯ… НЕ НЕРВНИЧАЙ. УСПОКОЙСЯ, ПРОШУ ТЕБЯ, КЫСЯ…"

* * *

Ох, как не прав был Алик, когда думал, что история с парочкой русских трупов в "Зоне отдыха" автобана номер девять привлечет внимание немцев не более, чем на сутки!

Хотя, так уж обвинять покойника в недальновидности тоже было бы несправедливым. Он же считал, что этот эпизод ограничится лишь двумя брошенными русскими грузовиками и двумя застреленными шоферюгами-россиянами. А все остальное Алик предоставлял додумывать журналистам и полиции.

Алик даже мысли не допускал, что эти два трупа ворвутся в насыщенную уголовно-криминальную хронику прессы и телевидения Германии, окруженные густым, стокилограммовым облаком кокаина, развеянного над автобаном всего в десяти километрах от Мюнхена… А это резко повысило интерес к истории с брошенными русскими грузовиками и парочкой покойников!

Алик и с трупами дал маху. Ну, разве думал Алик, что одним из этих трупов окажется он сам?!

Я все говорю про убитых – "труп", "покойник". Так, как их назвал бы Шура Плоткин. А ведь это – более чем неточно!

Ну, Лысый, черт с ним… Труп он и есть труп. А вот то, что осталось там на автобане от Алика – ни "покойником", ни "трупом" не назовешь. Так… Некие кровавые ошметки, спрессованные с кусками искореженного металла, без каких-либо малейших признаков человеческого тела и автомобиля.

Недаром я от одного взгляда на эту картинку блевал чуть не до обморока!

И вообще, Алик сильно ошибался, когда думал, что немцы могут это дело "спустить на тормозах". Дескать, потому, что сегодня в Германии разборки русских мафиози стали привычным явлением.

Газеты – не только "Абендцайтунг", как думал Алик, но и "Тагесцайтунг", и "Бильд", и даже, уж на что солидная газета, – "Зюддойчецайтунг", изо дня в день печатали репортажи о том, как проходит следствие, как полиция топчется на одном месте, давали фотографии Алика, Лысого и моего Водилы с их документов, фотографии с места происшествия, изображения раздолбанного голландского рефрижератора, нашего разбитого "Вольво", фото уцелевших пачек с кокаином…

Вплоть до химических анализов именно этого кокаина, которые давали довольно четкое представление о его родословной и месте возникновения.

Телевидение – чуть ли не все немецкие программы – тоже вовсю упражнялось в показе пережеванной груды железа с остатками того, что было Аликом, крупные планы мертвого Лысого с двумя черными дырками – над бровью и под подбородком на шее. Показывали и моего Водилу – неподвижного, с закрытыми глазами, опутанного проводами и трубками, лежащего в каком-то специальном отделении клиники, куда никого якобы не пускают.

И, конечно, как в американских фильмах (мы с Шурой такое раз сто уже видели!), с удовольствием показывали полицейский пост у дверей в это спецотделение. Будто мой Водила может сейчас встать со своей спецкоечки и убежать в неизвестном направлении. Или в один прекрасный момент оживут Лысый и Алик, ворвутся в клинику и еще раз попытаются ухлопать моего Водилу!

Но самыми ужасными были интервью с мамой Алика.

Скромно и модно одетая, с худенькой девичьей фигуркой, растерянная пожилая женщина на плохом немецком языке пыталась уверить мир, что все произошедшее – трагическая ошибка, что ее мальчик никогда в своей жизни никого не обидел! А то, что он воевал в Афганистане и Карабахе – так другого выхода у него в Советском Союзе не было. Поэтому они с сыном и эмигрировали…

А ей безжалостно показывали пистолет с отпечатками пальцев Алика, ей предъявляли неопровержимые доказательства, что ее мальчик был холодным и страшным убийцей, что деньги, которые она считала результатом его внезапно открывшегося коммерческого таланта на ниве "экспорт-импорт", были его гонорарами за "исполнительское мастерство", за десятки смертей почти во всех странах мира.