Кыыс-Хотун

Буокай выпрямился и выхватил из-за пояса веревку. Вслед за вторым его движением веревочная петля полетела к плоту и намертво вцепилась в выдававшееся бревно. Буокай подтянул веревку и привязал ее к камню. Затем осторожно ступил на плот, рискуя упасть — крупная волна рвала бревна из-под ног. Увидев на плоту рысий тулуп, старик внимательно посмотрел на него, покачал головой, поднял и вернулся на берег. Волна требовательно рванула плот. Охотник кивнул, словно соглашаясь с ней, и ослабил петлю. Плот подпрыгнул, как молодой олень, сорвавшийся с аркана, и поплыл дальше.

Сверху кубарем скатился Чуурай.

— Отец, она там! — крикнул он, указывая направо. — Почему ты отпустил плот? Туллукчана на нем приплыла!

— Туллукчана? Что ты говоришь? — вздрогнул старик.

— Ну да, сестра! Я узнал ее сразу. Пойдем скорей! Ах, зачем ты отпустил плот!

Старик поднял шубу на плечо.

— Не жалей его дитя, это не плот, а гроб.

— Почему так говоришь? Туллукчана жива, я видел.

Буокай торопливо зашагал по берегу. Чуурай едва успевал за ним. Ему было очень жалко плот. У него никогда не было такого. Хорошо бы покачаться на волнах…

Буокай остановился, не решаясь подойти к лежащей на боку девушке. Распущенные волосы наполовину закрывали ей лицо, но все же можно было разглядеть, что она красива и очень еще молода. Неужели жива? Старик наконец нагнулся к девушке, но его опередил Чуурай.

— Сестра, сестра! — закричал он, тормоша ее. — Это я, Чуурай! Ты не узнаешь меня? Как ты здесь оказалась? Ты ведь жила в другом месте!

Буокай вздохнул. Забыл уже мальчик лицо своей сестры. Теперь ему в любой девушке будет мерещиться Туллукчана… Два года назад он не сказал сыну о смерти дочери. Зачем ранить сердце ребенка? Подрастет — все поймет. Уже после похорон Буокай узнал, что дочь ждала ребенка. Это был бы его внук… Недаром говорят, что беременной женщине один шаг до могилы. А тем более при таком муже. Старик сразу раскусил его…

— Чуурай, ты ведь мужчина, должен понимать что к чему. Видишь, человек ослаб, а ты мучишь.

Огонь разведи, свари мяса!

Чуурай побежал вдоль берега, подыскивая кучу дров побольше. В тундре ему приходилось подолгу скручивать жгуты травы вместо дров. Здесь же их было в достатке — это щедрая Лена набросала на гальку сучьев и бревен, которые несла, быть может, от самого Байкала… Наконец он наткнулся на груду, напоминавшую шалаш, и чиркнул спичкой.

— Ээ, — начал Буокай, присаживаясь у девушки. — Если не спишь, открой глаза! Нас не бойся. Мы люди бедные, простые. Я — тунгус, охотник, с места на место кочую. А мальчик — мой сын. Он еще маленький, но крепкий и добрый.

Он опасливо дотронулся до ее волос, погладил по голове. Смертного холода под пальцами не почувствовал. Тогда он пощупал локти: они были живыми. Старик не удивился: ему и самому приходилось голодать до того, что не было сил открыть глаза. В тундре такие случаи не редкость.

— Отец, все готово! — примчался Чуурай. — Огонь до неба, вода в чайнике кипит, в ведре мясо варится. Сестра проснулась?

— Подожди, не все сразу, — проговорил Буокай, опять содрогнувшись от слова «сестра». — Ээ, не прыгай, держись подальше! Девушка ослабла, не трогай ее!

По тонкой девичьей руке прошла крупная дрожь.

— Милая, — склонился вновь охотник, — опомнись, очнись, постарайся. Все будет хорошо, ты с людьми! Открой глаза, надо ближе к огню, на холодных камнях и простудиться недолго!

Он расстелил подобранный тулуп, переложил на него девушку и ласково укутал. Из-под ее закрытых век блеснули слезы.

— Гыы, сестра плачет! — завопил Чуурай. — Не плачь, Туллукчана, мы нашли тебя! Мы тебя в обиду не дадим. Дай, я твои слезы сотру!

Но старик отстранил его:

— Иди, взгляни, суп, наверно, весь выкипел.

Затем он вновь обратился к девушке:

— Не знаю, что с тобой было, но вижу, что много пережила… Да, это так. Нелегко девушке на свете… Была и у меня дочка. Берег ее, лелеял. Замуж выдал… Уж лучше бы дома жила. Умерла моя пташечка, от побоев наверно… И жена умерла. Давно уж. Сам с двумя детьми возился. Теперь один у меня. Хороший парень, сама увидишь. Эх, как твои ноги закоченели! Холодна водица в Лене-матушке. Ты ведь по ней на том плоту проклятом приплыла, верно? Когда-то в детстве, помню, я все по этому берегу ходил, смотрел: не выбросит ли вода что-нибудь съестное? Иной раз и случалось. А сегодня мне она тебя подарила. Да-а, взамен Туллукчаны. Чуурай правду говорит, куда ж ты пойдешь, — будешь ему сестрой. Прокормимся. У меня лекарство есть, я тебя вылечу. Вот оно — Тунгус долго рылся в складках своей одежды, доставая кусочек медвежьей желчи. — Что с тобой было — не спрошу, если сама не расскажешь, и ничего плохого не подумаю. Чуурай! — крикнул он. — Принеси воды!

На этот раз мальчик подошел потихоньку, на цыпочках, чтобы не расплескать воду, которую нес в двух чашках. Одну он протянул отцу, а в другую обмакнул пальцы и стал осторожно водить ими по лицу девушки, смывая с него грязь и слезы.

— Ты, наверно, от мужа сбежала? Да, сестра? Зря ты, отец, выдал замуж Туллукчану! Ну, ничего, теперь мы тебя никому не отдадим…