Кыыс-Хотун

Нюргуна вышла из чума. Собаки нетерпеливо бросились к ней. Они окружили ее со всех сторон, заискивающе повизгивая, и Нюргуна догадалась, что они еще не кормлены. Видно, Чуурай заслушался отца и забыл о своей главной обязанности. Нюргуна любила кормить собак. Ей нравилось смотреть, как весело поглощают они свой обычный завтрак — сушеную рыбу. Она достала связку юколы и, раздавая ее лайкам, вдруг увидела на горизонте огромный столб снежной пыли.

— С запада, видно, пурга идет! — объявила она, войдя в чум.

— Вот как? — произнес Буокай. — А ведь ветра нет. Может, это с горы лавина скатилась? Пойду-ка взгляну.

Он взял ружье и отогнул полог, заменявший дверь.

— Не выходите, сидите в урасе, слышите! — послышался через мгновение его тревожный голос.

Грозно залаял вожак, лежавший, как обычно, у огня.

— Что такое, отец? — крикнул Чуурай, зажав рукой пасть собаке. Но со двора донесся лишь затихающий скрип снега под торбасами старика.

Чуурай натянул шапку, подбежал к двери и выглянул наружу.

— Почему отец сказал не выходить? — недоуменно спросила девушка.

— Не знаю! Может, медведь!

— Медведь? — похолодела Нюргуна. Она схватила нож и сжала его в руке.

Вдруг земля задрожала под нею и откуда-то издалека хлынул нарастающий гул. Ничего подобного Нюргуна никогда в жизни не слыхала. Верткий, как горностай, мальчишка выскользнул за дверь. В то же мгновение раздалось несколько выстрелов. Нюргуна, преодолевая страх, последовала за Чуураем. Невиданная картина предстала ее глазам.

На чум широкой полосой несся молодой лес — так ей показалось сначала. Это было огромное стадо оленей. Их многочисленные рога, похожие на безлистые ветви, мельтешили и с сухим стуком сталкивались в снежной пыли, поднятой копытами. Чуурай что-то прокричал, но его голос потонул в устрашающем топоте. Казалось, лавина животных вот-вот сомнет чум и растопчет людей, но вблизи от человеческого жилья мощный поток разделился на два рукава. Олени промчались совсем рядом, обдав Нюргуну брызгами снега и слюны. И долго еще стоял у нее в ушах их прерывистый храп и слитный топот копыт…

— Убежали! Ушли! — с обидой в голосе вскричал Чуурай.

— Как интересно! Откуда они взялись? Чьи они?

— Божьи! — Чуурай стряхнул снег с шапки.

— Э, дочка, осторожнее с ножом! Порезаться можно, — подошел Буокай. Нюргуна с удивлением уставилась на свою руку с зажатым в ней ножом — она никак не могла вспомнить, откуда он взялся. — Так повезло, и надо же!..

— Промазал, что ли? — вытер нос Чуурай. — Ни в одного не попал?

— Не думал, что они к самой урасе подойдут. Пошел на тот бугорок, — Буокай махнул рукой, — а они сюда свернули.

Жаль, можно было на всю зиму мясом запастись.

— Отец, почему Чуурай их «божьими» называет?

— Эти олени — дикие, ничьи они, от бога. Богатство Ледовитого моря. Бегают по горам, по долам, сами себе пропитание ищут. Бывает — повстречаются в тундре с домашними. Тогда беда! Ничего пастух не сделает, половину стада, а то и больше уведут за собой. Если видишь, на тебя бегут — прячься где можешь: растопчут! Ну, а от жилья шарахаются…

Нюргуна поразилась. Она никогда не думала, что столько диких оленей может собраться в одном месте.

— Они где-нибудь остановятся?

— Ээ, об этом и мечтать нечего. Не догонишь.

— Все-таки убил! — радостно закричал Чуурай, разглядев поодаль лежащих на снегу животных. — Один, два, три! А говорил, промазал!

— Разве ж это добыча, сынок? По-настоящему можно было с десяток уронить!

Вечером в урасе сиял яркий огонь. Нюргуна зажгла сразу две свечи. Довольный старик покуривал трубочку, глядя на сына и Нюргуну, готовивших оленину. Пищи было так много, что девушка даже устала варить и жарить. Так живут охотники: когда еды нет, терпят, зато уж когда сваливается такая неожиданная удача, едят до отвала. Не то, что в имении Хоборос. Когда забивали скотину, сама хозяйка, бывало, проследит, куда положен каждый кусок мяса, да и Боккою приучила к тому же.

Интересно, как бы посмотрела она своими волчьими глазами на этот праздник простых людей?

В этот вечер Нюргуне было суждено услышать рассказ Буокая о главном событии его жизни. Видно, крепко отмякла душа старика, раз он решил поведать Нюргуне самое заветное.