— Дело в том, что по распоряжению М. А. Суслова «Особый район» был переведен агентством печати «Новости» на многие иностранные языки и широко распространялся за рубежом, хотя против этого выступили ученые-китаеведы, которых поддержал Ю. В. Андропов. К сожалению, их голоса не оказались в этом вопросе решающими.
Полемика против ошибочных маоистских методов, левацкой линии КПК часто принимала издевательскую форму над национальными чувствами китайцев. Это, конечно, не способствовало тому, чтобы так называемые здоровые силы в КНР, на которые мы уповали, прониклись к нам любовью.
— Но, учитывая, что КПСС и КПК — правящие партии в своих странах, она не могла не отразиться и на межгосударственных отношениях.
Идеологические разногласия между КПСС и КПК в конечном итоге поставили наши страны на грань полного разрыва всех отношений, включая дипломатические, и даже войны.
— Пограничные столкновения начались гораздо раньше — где-то в начале 60-х годов, а события на Даманском стали как бы кульминацией всего конфликта между СССР и КНР.
В нагнетании антисоветской истерии сказался авантюризм руководителей КНР, и прежде всего министра обороны Линь Бяо, который испытывал определенные трудности в ходе «культурной революции» и стремился разрешить их, используя угар национализма, — прием, часто применяемый политиками, терпящими крах…
— Когда перебранка превратилась в перестрелку, да еще с применением реактивной артиллерии, обе стороны неожиданно опомнились: погранично-идеологический конфликт рисковал перерасти в нечто худшее. И тогда были предприняты дипломатические усилия по нормализации обстановки. В 1969 году была проведена встреча А. Н. Косыгина и премьера Госсовета КНР Чжоу Эньлая, после чего отношения между нашими странами в какой-то мере стали более спокойными.
— Это было следствием нашей пропаганды, изображавшей Китай как врага чуть ли не более опасного, чем США. Да и в Китае официальная пропаганда изо дня в день трещала об «угрозе с Севера», в Пекине и других городах строили бомбоубежища, что способствовало нагнетанию страха. Конечно, стопроцентной гарантии в том, что войны с Китаем не будет, никто тогда дать не мог, но тот, кто внимательно следил за развитием событий в КНР в то время (а это был самый разгар «культурной революции», сопоставимой по многим аспектам с репрессиями 1937–1938 годов в СССР), кто знал о состоянии китайской армии с ее полуграмотными солдатами, вооруженными винтовками, кто имел хоть малейшее представление об уровне разрухи промышленности и сельского хозяйства, тот просто не мог и помыслить о том, что китайцы решатся пойти на военный конфликт более серьезный, чем пограничная стычка. Те мелкие провокации, которые китайцы совершали тогда на границе, преследовали не внешние, а внутриполитические цели. И это было тоже более чем очевидно.
Однако наши руководители тогда не захотели прислушаться к специалистам, они сначала раздули «образ врага», а затем стали в массовом масштабе перебрасывать на Дальний Восток войска и боевую технику. По моему глубочайшему убеждению, это был акт беспримерного расточительства, аналогичного повороту рек.
— Сама по себе бомба не может выиграть войну. Не бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, выиграли войну у Японии, а соединенные усилия советской и американской армий, сокрушивших японские войска. К «бомбе» нужна хорошо оснащенная обычным оружием армия, а такой армии у Китая тогда не было.
— Она нужна была Мао только для престижа. Мы, говорил он, готовы остаться без штанов, но с атомной бомбой…
Чтобы избежать ошибок в будущем, в Китае тщательно разрабатывается концепция начальной стадии развития социализма. Социализм, как считают в Китае, только начинается.
Игорь Беляев
Так мы вошли в Афганистан