Л. Н. Толстой в последний год его жизни

Из Москвы приехали к больной Софье Андреевне доктор Д. В. Никитин и психиатр Г. И. Россолимо. За обедом Россолимо и Лев Николаевич вели разговор о причинах самоубийств. Лев Николаевич как на главную причину указывал на отсутствие веры. Россолимо называл причины: экономическую, культурную, физиологическую, биологическую и пр., а также, пожалуй, и отсутствие веры, то есть (перевел он на свой язык) отсутствие «точки, на которую можно было бы опереться». Никак сговориться с Львом Николаевичем он не мог, да и немудрено: говорили они на разных языках, поскольку Толстой скептически относился к медицине как к науке.

Вечером Лев Николаевич вышел к чаю на террасу, Софья Андреевна была занята у себя с докторами.

— Они мне хорошее лекарство прописали, — сказал Лев Николаевич, — которое я с удовольствием проглочу: уехать в Кочеты.

Сегодня врачи еще не составили своего заключения и потому остаются на завтра.

Ввиду того, что отношения между Софьей Андреевной и В. Г. Чертковым продолжают оставаться неровными, Лев Николаевич, чтобы успокоить Софью Андреевну, решил уступить ей и просить Владимира Григорьевича временно не посещать Ясной Поляны. Поздно вечером он позвонил ко мне. Я вошел к нему в спальню, где Душан забинтовывал Льву Николаевичу больную ногу.

— Вы завтра пойдете к Черткову, — сказал Лев Николаевич, — следовательно, расскажите ему про все наши похождения. И скажите ему, что самое тяжелое во всем этом для меня — он. Для меня это истинно тяжело, но передайте, что на время я должен расстаться с ним. Не знаю, как он отнесется к этому.

Я высказал уверенность, что если Владимир Григорьевич будет знать, что это нужно Льву Николаевичу, то, без сомнения, он с готовностью примет и перенесет тяжесть временного лишения возможности видеться со Львом Николаевичем.

— Как же, мне это нужно, нужно! — продолжал Лев Николаевич. — Да письма его всегда были такие истинно дружеские, любовные. Я сам спокоен, мне только за него ужасно тяжело. Я знаю, что и Гале [233] это будет тяжело. Но подумать, что эти угрозы самоубийства — иногда пустые, а иногда — кто их знает? — подумать, что может это случиться! Что же, если на моей совести будет это лежать?.. А что теперь происходит, — для меня это ничего… Что у меня нет досуга или меньше — пускай!.. Да и чем больше внешние испытания, тем больше материала для внутренней работы… Вы передайте это бате [234]. Наверное, мы не увидимся с вами утром.

21 июля.

Пришел я в Ясную во время завтрака, который происходил на площадке для крокета, под деревьями. Вместе со мной подошли к дому двое молодых людей и остановились за кустами. Назвались учениками Тульского городского училища, и старший просил «доложить графу». Лев Николаевич, очень добродушный и милый, расхаживал по двору в белых парусиновых брюках и без верхней рубашки. Попросил принести ему шляпу и в этом виде вышел к ребятам. Потом говорил о них:

— Ничего не читали… Старший, я думаю, плохой: и курит, и пьет, и женщин, наверное, знает; а младший — нет, чистые глаза.

Просил меня дать им книжек, между прочим книжку о половом вопросе.

Ездил кататься со Львом Николаевичем.

Ну, кто меня берет сегодня с собой? — подошел он ко мне с улыбкой.

Ездили долго, опять по новым местам.

Вечером Лев Николаевич говорил, что читал в «Вестнике Европы» статью о «смертниках», то есть приговоренных к смертной казни. Статья произвела на него меньшее впечатление, чем статья о смертных казнях Короленко. В том же журнале он прочел описание случая потопления на Амуре русскими властями трех тысяч китайцев во время осады «боксерами» Благовещенска в 1900 году ^[235]. Об этом рассказывал уже Льву Николаевичу Плюснин. В журнале Лев Николаевич был неприятно поражен неуместно — шутливым заглавием описания: «Благовещенская утопия».

Вообще же похвалил журнал:

— Там много хорошего.

Сегодня уехали бывшие у Софьи Андреевны доктора.

Г. И. Россолимо установил следующий диагноз болезни Софьи Андреевны:

«Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая, с преобладанием первой. В данный момент эпизодическое обострение».

Врачи советовали Льву Николаевичу и Софье Андреевне разъехаться, хотя бы на время, и Лев Николаевич принимает этот совет охотно, а Софья Андреевна сердится. Кажутся ей смешными и полученные ею от врачей предписания обычной гигиены: не волноваться, брать ванны, гулять и пр. Она сама считает глубже причины своего недомогания. При таких условиях приезд врачей, пожалуй, не очень поможет.

22 июля.

Принес показать Льву Николаевичу написанное мною большое письмо о боге одному корреспонденту Льва Николаевича, убежденному атеисту, которому однажды я уже писал. Лев Николаевич прочел и похвалил письмо. Между прочим, я касался там вопроса сущности духовной любви. Как формулировать, в чем собственно заключается это чувство? Вопрос этот я задал Льву Николаевичу. Он сказал: