Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1

Вся наша семья худощавого сложения, а потому никто из нас не любит сидеть на жестком, затем однажды мой младший брат объявил, что он примет соды, оттого что у него явления кислот в желудке. Лев Николаевич расхохотался и посоветовал ему пройти двадцать верст пешком и с тех пор, когда заметит в ком-нибудь из нас неудовольствие на обстановку и неудобство, скажет: «А это берсовская кислота завелась и сидение беспокойно!» Когда Льву Николаевичу хотелось воздержаться, например, от повторения блюда за обедом, от лишней сигары, он говорил: «Когда я буду большой, я буду курить две сигары», или: «Есть это блюдо два раза». Когда сестры мои собирались в город за покупками и советовались, что следует сшить себе и детям, он говорил: «Там действуют четыреста ситчиков!». Предпринимая что-нибудь вроде поездки, он в разговоре об этом с мужем моей младшей сестры[314] обыкновенно скажет: «А надо узнать, что скажет наше начальство», разумея под начальством его и свою жену, без совета или ведома которой он почти ничего не предпринимал. Замечая во мне неудовольствие на что-либо, например, на погоду, он скажет: «А у тебя погода дурно себя ведет». Если он замечал притворный тон в ком-нибудь из детей, он говорил: «Пожалуйста, не миндальничай!» Случалось, я сижу преспокойно и слушаю, как он говорит, а ему что-нибудь понадобится. Тогда он скажет: «Ты все ходишь, принеси мне, пожалуйста, то-то». Зато он приостановит свой рассказ до моего возвращения, если я жалел, что не услышу его продолжения. Если я делал что-нибудь неудачно, а старательно к этому приготовлялся, он скажет: «А ты это делаешь с инструментом». Ласковый и смешной тон его, которым всегда сопровождались эти шутки, придавали им такой добродушный и веселый характер, что все потому и смеялись. Лев Николаевич любил играть в четыре руки с своею сестрою, графинею Мариею Николаевною Толстой[315]. Графиня прекрасно играет на рояле, и поспевать за ней было трудно. Тогда он шутками заставлял сестру смеяться и этим замедлял ее игру. Когда же все-таки поспеть трудно, он вдруг остановится и, ко всеобщему удовольствию, снимет один сапог со своей ноги, как будто для успеха игры, и продолжает, приговаривая: «Ну, теперь пойдет хорошо!» Но самый шумный восторг вызывала «Нумидийская конница». Она заключалась в том, что Лев Николаевич совершенно внезапно вскакивал с места и, подняв одну руку вверх и предоставив свободу этой кисти, слегка пробежит по комнатам. Все дети, а иногда и взрослые, следовали его примеру с такою же внезапностью. Иногда он читал вслух. Я помню, как он прекрасно прочел «Историю капитана Копейкина» Гоголя[316].

Итак, семейная жизнь Льва Николаевича была слишком полна для того, чтобы искать развлечения в посторонних и вне его семейного круга. Он сам умел наполнять ее. Напротив, посторонние находили много нравственного развлечения в его семействе. Убеждение это сложилось у меня не оттого, что я был молод тогда. Всякий, кто бывал в семье его, приходил к тому же заключению.

После моего отъезда в Закавказский край, судя по письмам ко мне сестры и ее детей, которые подрастали, для них уже круг знакомых все более и более расширялся, и с 1880 года семья на зиму уезжала в Москву.

Сам он не любил покидать свою семью даже на короткое время. Когда необходимо было ехать, преимущественно в Москву, или по делам печатания его произведений, или для приискания нового учителя для детей, он задолго до поездки сетовал на ее необходимость. Подъезжая к дому при возвращении из поездки или с охоты, он всегда высказывал свое волнение так: «Только бы дома все было благополучно». По прибытии он смешно и подробно рассказывал нам о своей поездке.

Вспоминая особенности Льва Николаевича, необходимо упомянуть об отношении его к произведениям и взглядам Ж. – Ж. Руссо. Нет сомнения, что они имели огромное влияние на его убеждения. Он увлекался и зачитывался ими еще в ранней молодости.

Любовь к природе и к простоте в связи с отвращением к цивилизации всегда была и теперь осталась тождественной чертой этих двух гениев. На расстоянии целого столетия они в этом глубоко друг другу сочувствуют.

Замечая красоту природы, мы не всегда этим восхищаемся. Лев Николаевич ежедневно похвалит день за красоту его и часто прибавит: «Как у бога много богатств! У него каждый день чем-нибудь отличается от другого!»

В произведениях своих он пишет, что только земледелец и охотник знает природу. А сам он был охотником и остался земледельцем.

Буквально не было такого ненастья, которое бы удержало его от прогулки. Случалось, он чувствовал потерю аппетита, но без прогулки на чистом воздухе не проходило ни одного дня. Он любил всякий моцион вообще, верховую езду и гимнастику, но ходьбу в особенности. Если работа идет неуспешно или надо рассеять какую-нибудь неприятность, Лев Николаевич идет пешком. Он мог ходить целый день, не уставая. Верхом мы часто проводили по десяти и двенадцати часов сряду. В кабинете его лежали чугунные гири для упражнения, а иногда устраивались приспособления для гимнастики.