Л.П. Берия и ЦК. Два заговора и «рыцарь» Сталина

Направляю по принадлежности заявление арестованной Берия Н.Т., поступившее в Главную военную прокуратуру из Бутырской тюрьмы МВД СССР.

Приложение: по тексту.

Ст[арший] пом[ощник] главного военного прокурора полковник юстиции Кульчицкий

29.1.54 г.

№ 997/ссов

Верно: [п. п.] Миргородская

Секретарю ЦК Коммунистической партии Советского Союза Хрущеву Н.С. от заключенной Нины Теймуразовны Берия

До своего ареста я состояла членом КПСС, и это, как мне кажется, дает мне право обратиться к партии – помочь мне пережить позор, выпавший на мою долю так неожиданно для меня как на жену Л.П. Берия.

Мне предъявлено обвинение в участии в антисоветском заговоре с целью восстановления капитализма в Советском государстве. Такое обвинение – страшное, тяжелое! В этом можно обвинить человека, который, потеряв человеческий образ, превратился в «свинью под дубом» и, продав свою Родину врагам, пользуется правами и благом, предоставленными ему почетным званием советского гражданина; в этом можно обвинить человека, которого Великая Октябрьская социалистическая революция лишила материальной базы для эксплуатации трудящихся и который хочет вернуться к старому положению.

Условия жизни, в которых я выросла и жила, не могли из меня сделать такого подлеца! Заявляю со всей ответственностью, вытекающей из этого заявления после полугодового заключения и следствия по моему делу, что я никогда не встречала человека, заявившего мне в какой-либо форме недовольство советской властью или отдельными представителями партии и Советского государства.

Мое социальное происхождение из мелкопоместных дворян, но, насколько я знаю, предки моего отца получили дворянство еще в период турецкого нашествия на Грузию в борьбе против них; большинство же, носящее эту фамилию, является по своему происхождению крестьянами. Отец мой имел в собственном владении два гектара земли, деревянный дом из трех комнат, под крышей которого постоянно стояли деревянные чаны в случае дождя, не было рабочего скота, не было коровы и даже домашней птицы, т. к. не хватало кукурузы, собранной с этого клочка земли, даже для людей в семье; мясо или кружку молока я видела только в большие праздники, а сахар я первый раз в жизни попробовала в возрасте одиннадцати лет.

При этих условиях, естественно, о какой-либо наемной силе не могло быть и разговору; даже рукам детей моей матери от первого мужа, которые могли быть помощниками в хозяйстве, нечего было делать и не на что жить в доме. Они принуждены были батрачить у других, но т. к. в то время они стыдились этого, уезжали из нашего селения в другие местности (сестра Ксения в г. Поти была няней в купеческой семье, брат Николай Шавдия был батраком в Кутаиси в семье священника). Отец мой в моей памяти, будучи уже совсем стариком, целый день босой и раздетый лил пот на этот небольшой участок земли. В 1917 г. он был подстрелен царским стражником и через полгода умер.

Таково мое дворянское происхождение. Все это, если в этом есть надобность, можно точно установить на месте – в Грузии (Гегечкорский район, село Гегечкори, бывшее Мартвили), где я родилась в 1905 г.

В процессе следствия мне было предъявлено обвинение в переписке якобы с моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкори, который находится в эмиграции в Париже. Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником, и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться.

При меньшевистской власти в Грузии я в возрасте от одиннадцати до шестнадцати лет жила в Грузии в крайней бедности (как и большинство населения) без отца при больной матери. За возможность иметь кусок кукурузной мамалыги и посещать школу я батрачила в г. Кутаиси в доме Раждена Хундадзе два года, где в результате непосильного труда для моего возраста заболела. Меня забрал к себе брат мой по матери Николай Шавдия в г. Тбилиси, который служил счетоводом или бухгалтером в таможне. Я обслуживала его и училась. Жили мы в Нахаловке (теперь Ленинский р[айо]н) на Магистральной улице, № 19, в доме Утешова, который был заселен железнодорожниками.

Для того чтобы иметь возможность доехать до училища на трамвае, я стирала на весь двор, но поскольку это у меня не всегда получалось, я покрывала расстояние более пятнадцати километров ежедневно босая, одевая тапочки только в подъезде училища. Живя в этих условиях, я не знала, и не обращалась, и не входила ни в какие отношения с моим «родственником», да и вряд ли он знал, что я где-то существую.