Сидел сегодня на корточках перед книжными полками, искал какую-то книгу. Попался под руку однотомник Корнея Ивановича. Начал листать, и вдруг стало так щемительно больно, так ужасно горько… Понял еще раз — всем сердцем, — что любил и люблю Корнея Ивановича. Так не хватает его на этом ужасном свете!
А горького у нас и без того много. Машу, которая 25-го августа очень хорошо сдала алгебру, не приняли в 9-й класс
Вся эта история — не для письма, длинная очень.
Секретарь школьной парторганизации, женщина типа Мишкевича, сказала Элико:
— Вам не нравилась наша школа, ну вот — пусть и учится теперь в другой.
Машу устроили в другую. Но она — не ест, не пьет, с утра до ночи плачет. Ей жаль школу, жаль немецкого и других языков, ради которых она до сих пор так мужественно все претерпевала. Мы не знаем, что делать. Боимся за нее. Для нее это был первый в жизни, и такой крепкий, удар. Ведь она так старательно работала все лето — за счет здоровья, отдыха, сна, нервов.
Ленинград, 28.IX.71.
Дорогая Лидочка!
Очень я огорчен, что не удалось повидать Вас. Мы были проездом в Москве, много раз звонили на ул. Горького — телефон не отвечал. Ехали мы — представьте себе! — из Швейцарии. Да, из города Цюриха, из того самого Цюриха, где З. И. Лилина покупала когда-то с Надеждой Константиновной Крупской свою голубую кофточку. Помните этот ее рассказ?
[484]Эту туристскую поездку мне предложили порядочно давно, еще весной, кажется. Ехать я не очень хотел, даже скорее — не хотел. Заявление подал ради Элико. Вопрос тянулся, повис в воздухе, заглох. Да нам уже было не до Швейцарии. И вдруг звонок: собирайтесь, едете. Хотя тут уже нам обоим не хотелось ехать, Машка — милая наша дочка — уговорила, упросила нас не отказываться от поездки.
Конечно, было много интересного. Но то, что целых десять дней нельзя было звонить, телеграфировать домой (туристские 17 рублей!) — делало поездку пыткой.
Дома ожидало меня Ваше письмо. Спасибо, Лидочка, за утешительные слова. Письмо Ваше я читал вслух — в присутствии Маши.
Школа, куда она перевелась, вряд ли хуже той, откуда ей пришлось уйти. Но за те 12 дней, что нас не было в Питере, школе вдруг «придали другой профиль»: из радиотехнической она стала торговой, т. е. готовит магазинных продавцов… Опять же, как Вы понимаете, это не совсем то, к чему стремилась наша дочка. А дело это ставится всерьез: прибавили три лишних урока: счетоводство и еще что-то. Два раза в неделю практическая работа в магазине. Где уж тут изучать дома языки?
Ленинград, 20.X.71 г.
Дорогая Лидочка!
Ваше письмо шло из Москвы в Ленинград семь дней! Боюсь, что виной тому одна фраза из Вашего письма — та, где Вы говорите, что Ваши глаза видят Швейцарию «через оттудошние письма Александра Ивановича».
Кого-то, по-видимому, очень заинтересовало: какой это Александр Иванович живет в Женеве и каким путем, минуя почту, он переписывается с Вами?.. Надо, вероятно, писать поточнее: Александр Иванович Герцен, умер, письма опубликованы в таких-то и таких-то томах его Собр. соч.
Я второй день лежу, но завтра, наверно, встану, поеду в Союз: 75 лет со дня рождения Евгения Львовича Шварца.
27/X 71.
Дорогой Алексей Иванович.
Вы спрашиваете обо мне.
Трудно ответить.
Я прожила полсентября и вот уже весь октябрь в Переделкине,
В Библиотеке тоже неблагополучно — на этот же и на другой манер.
Я одна, еда в холодильнике, мне трудно доставать оттуда кастрюли, греть.
Приходят экскурсии — по 30, 40 человек — я не в силах подниматься на 2-й этаж и говорить. Но иду. И потом, надо иметь кого-то, кто вымоет лестницу.
Деньги, деньги, деньги.
Пишу я с увлечением, но усталая и не уверенная в удаче. Да и бывают дни, когда обязанности завхоза совсем не дают писать.
Навещает меня Финочка, читает мне вслух, помогает.
Сейчас я впервые приехала в город на 3 дня: меня там, на даче, сменяет Клара Израилевна. Вероятно еще месяц она будет там сменять с субботы по среду; а дальше — что Бог даст.
_____________________