Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Вы мне ответили: «еще неизвестно, что выйдет» и пр. Все понимаю. Но мне-то известны сила Вашей правды и Вашего мастерства. Вы можете написать лучше и хуже, богаче и бледнее, удачнее и менее удачно. Но Вы не можете написать не по правде.

А правда — она найдет себе верную и точную форму.

Я потому пишу столь бойко и резво, что третьего дня снова отдала машинистке свои 210 страниц воспоминаний о К. И. (I часть; Куоккала). И несколько распрямилась. Правда, когда глядишь на мир, не находясь более под наркозом беспрерывного, непосильного, мучающего труда, то как-то яснее видишь все прорехи, все, чего не доделал.

354. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово, 5.5.72.

Дорогая Лидочка!

Получил Ваше долгожданное письмо. Рад, конечно, безмерно, что Вы закончили первую, детскую, куоккальскую часть своего «Чуковского». Тешу себя надеждой, что рано или поздно (и все-таки рано, а не поздно) буду читать эту Вашу работу. В рукописи.

То, что написал я, — уже в Ваших руках и ждет Вашего суда. Не прошу писать все, что Вы думаете, т. к. по-другому никогда и не было у нас. Меня огорчает, что нет пластического портрета, не слышно голоса (если несчитать цитат из писем, в которых живой голос К. И. звучит необыкновенно). Есть рискованные места (не с точки зрения цензуры, — таких, по-моему, нет) — впрочем, Вы сами увидите.

Я в Комарове до 28-го мая. До этого же приблизительно времени Маша учится. Потом месяц — в магазине (в колбасном отделе, куда она уже твердо определена).

355. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

7/IV [V] 72. [494]

Дорогой Алексей Иванович.

Только что прочитала — кончила читать — Ваши воспоминания.

Пишу сразу, чтобы не растерять мыслей и чувств.

Первое впечатление: сила, мастерство, правда. Некоторые угадки удивительны: например, о ребячливости нравственной; о многозначности. И как мастерски поставлены — вправлены в текст — «работают» письма. И как шевелятся пальцы у Алексея Максимовича!

Второе впечатление: мало! Анализ виртуозный; а как однако мало материала, подтверждающегоэтот анализ! Описана, в сущности, однавстреча (первая). Затем идут соображения, письма, опять соображения — и будто Вы его больше никогда не видали…

Мало. Мало зримого Чуковского.

И — далее. Я тоже буду верна присяге и скажу Вам правду. Не как автору воспоминаний о К. И. — я в воспоминаниях, в мыслях и ощущениях Пантелеева ничего не хочу менять —пусть все так и останется, как Вы написали — я не Элик! — но Вам как другу скажу правду.

Вы — ошибаетесь. Фраза К. И. не была вызвана завистью.

_____________________

Он мог и по-мальчишески и по-взрослому! — позавидовать чему угодно: машине, саду, шляпе, шоколадке, успеху — чему угодно.

Но таланту он не завидовал. Он перед талантом всю жизнь преклонялся. (За собой его не признавая.)

«На меня искусство так действует, что я у художника руки готов целовать» — в письме из Лондона в 1902 г.

«Не может быть большего счастья, чем целовать эту руку, осчастливившую нас, оправдавшую нас» — о Льве Толстом, в статье 1908 г.

Он искренне, вдохновенно, от всей души обожествлялталант. Божеству не завидуют.

А его фраза — о тлении (кстати, поправьте — он ее цитировал, не ломая размера, сохраняя не только смысл, но и ритм) — фраза была дежурная [495]. Так же, как и

Старик Чуковский вас заметил
И в гроб сходя, благословил…

И ту цитату и эту произносил часто в разговоре с теми, кто моложе… Это в его устах просто острота, пустая.Сострил, не чувствуя себя мэтром, не вдумываясь в произносимое.

И еще одно мое огорчение: мне говорила С. Э., будто Вы собираетесь — собирались! — привести слова Евг. Льв. о его, Евг. Льв., мемуарах, посвященных К. И. [496]По-видимому, Вы раздумали.

356. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Комарово, 12.V.72 г.

Дорогая Лидочка!

Вы для меня тоже — не Элик. Не считаться с Вашим мнением, не прислушаться к Вашему голосу, я не могу.

О том, что нет (Вы деликатно пишете «мало») зримого Чуковского, что его в этойработе не будет, — я предупреждал и Вас, и Люшу. Это — не от лености и даже не от неумения. Это так получилось, такой жанр — маленький роман в письмах, что ли. У самого К. И. есть воспоминания о Брюсове — сплошь из писем Брюсова. У Вас «Маршак» такой.

Если создается впечатление, что я «никогда больше не видал Корнея Ивановича», — значит, это впечатление неложное. Я действительно редко встречался с К. И. Если с С. Я. или с Евгением Львовичем я виделся тысячи раз, то мои встречи с К. И. я, напрягши память, мог бы, вероятно, перечислить одну за одной.

О Шварце С. Э. напутала. В этойработе я не собирался и не мог говорить о его мемуарах. Я сказал С. Э., что на мне, на моей совести висит обязанность где-то и как-то сказать, что Евгений Львович, после одной поездки в Москву и встречи с К. И., признался мне, что в «Белом волке» он был несправедлив по отношению к Корнею Ивановичу, написал не портрет, а пасквиль. Он собирался переписать эту работу. И не успел.