Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Дорогой друг, все очень мрачно. Вчера днем, в 3 часа, я пошла проститься с домом Б. Л. Для меня главное препятствие — шоссе. Поэтому я обыкновенно в ту сторону не хожу… Ну вот. А вчера пошла. На мое счастье, шоссе было пустое. А то бывает, как на ул. Горького. Ну вот… Шла я по той же улице, мимо тех же дач, тех же деревьев, мимо которых шла в июне 60 г. на похороны. И как тогда — настежь ворота. Но ни цветов, ни людей… Во дворе три легковые машины и два контейнера. Возятся рабочие, укладывают, увязывают вещи… Я взошла на крыльцо. Весь первый этаж — пуст. Только веревка и бумага на полу. Я вошла в ту маленькую комнату налево, где впервые видела его мертвым. Там раньше был рояль. Пусто. Я обошла весь низ — бродят какие-то чужие тетеньки. Я — к лестнице наверх. Подошла ко мне какая-то высокая, молодая, с листом в руке. «Вы куда, гражданка?» (Я потом только поняла, что это была «судебная исполнительница».) Я:«— Хочу пройти в кабинет Б. Л.». Она: «Там уже ничего нет, вещи вынесены». Я:«Я видела этот кабинет, когда в нем стояли вещи, а теперь хочу посмотреть на него, каков он без вещей». Женщина пожала плечами и отошла. Я поднялась. Там был внук Боря. В кабинете пусто, только две полки без книг еще висят на стене, да люстра под потолком. Пустая комната кажется очень большой. Я постояла у окна. Нет, уже все не так, как при Б. Л.: выросли деревья, заслонили поле…

Машины, упаковка… Я поклонилась дому… Пошла к себе — опять повезло — шоссе пустынно.

Только вечером я узнала, что утром там побывало высокое литфондовское начальство в сопровождении… милиции. По-видимому, ждали толпу поклонников, читателей и почитателей поэта… Но не пришел никто (!), и к трем часам, когда явилась я, — охрана уже удалилась.

Дом свободен… Кто туда въедет — теперь? И через сколько лет будут выселять жильцов, искать тот рояль, текартины, текниги (с пометками Б. Л.), тулюстру…

_____________________

Я порвала с Ал. Иос. Навсегда. Написала ей: «Голоса моего не услышишь больше, почерка не увидишь». Мне это очень больно, очень тяжко, да и ей, наверное, нелегко.

PS. Когда-нибудь — если урвете минуту, напишите мне, что Вы думаете о двух лицах: поэте Шестинском и критике Эльяшевиче? Каковы они были — т. е. кемпо должности — в Ленинграде, в 63–64 гг.? [753]

554. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

6.XI.84.

Дорогая Лидочка!

Не писал Вам, не ответил сразу на Ваше письмо, потому что без малого месяц хвораю. А кроме того, на меня свалилась своя «дача», т. е. свои неприятности с казенным домом. В четвертом томе режут мои Старые записные книжки, ссылаясь на постановление Госкомиздата о том, что не разрешается в собраниях сочинений публиковать при жизни автораего дневники, письма и записные книжки. Другой мотивировки нет.

Буду биться, бороться, но Вы сами знаете, сколько сил требует такая борьба и как все вилами по воде писано.

Вы очень хорошо рассказали о своем прощании с домом Б. Л. [754]Неужели такое же глумление предстоит перенести и другому дому?!

Александра Иосифовна мне звонила. О Вас и о разрыве ваших отношений — ни слова, но голос — убитый, и у меня сложилось впечатление, что позвонила она с одной целью — буду ли яговорить с нею, не повешу трубку.

Я трубку не повесил, поговорил минуты две…

_____________________

О Шестинском и Эльяшевиче ничего определенного сказать не могу. Первый, если не ошибаюсь, в названные Вами годы был секретарем Ленинградской писательской организации. Я с ним никаких дел не имел (один раз он позвонил мне, предложил ордер на автомобиль); выглядел чиновником, толстый. Но не так давно я прочел в «Лит. газете» очень хорошие его стихи о Ленинграде [755].

Эльяшевич — критик и литературовед; работал ли он в бюро секции критиков, не знаю. Кажется, возглавлял его. Сейчас он тяжело болен.

Удивил меня и огорчил Д. С. Самойлов. Не ответил на мое письмо, касающееся весьма важных для меня и высоких вопросов. Знаю, что у него был инфаркт, но после этого он мне еще писал.

_____________________

Лидочка, с трепетом жду каждого письма от Вас и от Люши. Не спрашиваю о музее, боюсь спрашивать. Но хочу верить, что он не погибнет, не закроется, не сгинет.

555. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

22/XI 84, Переделкино.

Дорогой Алексей Иванович.

Я просто ошарашена запретом, наложенным на Ваши отрывки из Дневника и Записных книжек. Ведь в этом жанре Пантелеев так же силен, как в рассказе, в повести, в мемуаристике. И в чем тут дело, где собака зарыта, кто и почему и, главное, зачемэто выдумал? Быть может, это было разумно в приложении к какому-нибудь определенному автору, а распространилось на всех? А «Наша Маша» — ведь это законченное, цельное произведение, хотя и имеет формудневника. Но это гораздо больше, чем просто дневник, это на основе дневниковых записей, прекрасная проза. Но я хотела бы, чтобы спасена была не только «Наша Маша», а и все другое, — такое отобранноеи такое сильное… Надеетесь ли Вы — спасти?

И как будет разочарован читатель, лишившийся этих вещей…