Читаем Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) полностью

Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Леонид Пантелеев , Лидия Корнеевна Чуковская

Вы спрашивали меня, тот ли Тимофеев написал статью в Сборнике, который раньше работал в «Детском Мире». Да, тот. До «Детского Мира» он работал в Детгизе, сначала в отделе Народов СССР, потом — в отделе Науки. Человек он интеллигентный, литературный, знающий. За два года работы в «Детском мире» (там он был главный редактор) он успел сделать многое: переиздать Хармса и Введенского, переиздать «Крокодила», разыскать новых молодых поэтов, сколотить вокруг издательства талантливых художников: там Май Митурич, Бруни, Л. Збарский. Начальство его ненавидело, а он давал прекрасные поводы для расправы: человек он очень недисциплинированный, небрежный, неточный — к тому же бабник и выпивоха. Однако литературу знает, любит. Для него Хармс и Будогоская — имена живые и любимые. Без него в «Детском Мире» все снова поросло травой и подернулось пылью.

Пискунов, говорят, прочитав статью, скрежетал зубами. (Это он сказал Тимофееву: «Вы литератор, а у нас советское учереждение»…) Вообще от всех этих симпатичных статеек я добра не жду.

Нового у меня ничего. «Софья» пошла на перечитыванье, но еще не прочтена. «Лаборатория» тоже не прочтена — в цензуре. Мильчин болен. Я здорова, но Герцен меня скоро уморит.

К. И. здоров, очень загорел, целый день сидит на балконе в войлочной шляпе и пишет.

С. Я. 17-го едет в Крым. Переводит Блейка.

204. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

17.V.63 г.

Дорогая Лидочка!

Мне переслали из Комарова Ваше письмо. Уже больше недели, как я оттуда выбыл.

Очень рад за Вас, что Вы уже в своем «Пиво-воды». И за Корнея Ивановича, о котором Вы так хорошо написали: представил его себе загорелым, в войлочной шляпе, пишущим с утра до вечера.

Я ему недавно писал — признался в том, что после трехлетних размышлений последовал его совету и решил печатать дневники, посвященные Машке. Готовлю их к печати, сокращаю и отделываю, но что-то меня, признаться, немножко грызет: хорошо ли выносить свою частную жизнь на всеобщее обозрение? И — главное — как на это посмотрит, когда вырастет, наша Машка? Хорошо ли это для нее?

Занялся этим полгода (или около этого) назад потому, что все остальное, над чем работал (а в работе у меня довольно много) затормозилось — на студии, в редакциях или — в портфеле редактора «унутреннего».

А вообще-то работается до противности туго. Завидую Вам и еще больше нашим Учителям и Корифеям — таким, как Маршак и Чуковский.

О смерти сестры Тамары Григорьевны я знал — из письма С. Я. Пишет, что теперь никого не осталось в живых из семьи Габбе.

Сегодня я видел портрет С. Я. в «Литературной» — сердце сжалось. Ведь я не встречался с ним два года? Или три? (Сейчас даже не могу сосчитать.) Как он постарел! И как похудел!

Как обстоят дела с Собранием сочинений К. И.? Он писал мне, что должно выйти в этом году. Это что — подписноеиздание? Если так — очень боюсь прозевать. И не только потому, что в одном из томов этогособрания К. И. обещал тиснуть статью обо мне. Это вообще вещь весьма заманчивая, как Вы понимаете.

Напишите, пожалуйста. Корнея Ивановича я затруднять такими вопросами не хочу. Простите, что затрудняю Вас.

205. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

25/V 63, Москва.

Дорогой Алексей Иванович. Насколько я могу судить — до подписки на собрание сочинений еще далеко. Постараюсь быть в курсе и представлять Ваши интересы.

Самуила Яковлевича я перед самым его отъездом не видела, но дней десять назад провела у него несколько часов. Да, он очень переменился. Сидит в широком кресле, как гномик — маленький, худенький старичок. Плохо слышит, плохо движется, надрывно кашляет. Но работает очень много по-прежнему, и голос иногда звучит с энергией, с темпераментом, и так же он сердится, и так же читает стихи.

Вам непременно надо исполнить свое намерение и приехать в Москву — приехать с толком, чтобы всех увидать — и его. Недавно что-то было мне грустно по всяким поводам, и я написала — себе самой — такие стихи:

А друзья еще живы.Еще руки теплы, голоса еще молоды.Еще можно кого-то обрадовать:«Это я говорю, это я»…Торопись дозвонитьсяИ, за руки взявшись, уехать из города.Торопись повидаться —Они еще живы, друзья. [286]

Мои дела очень трудны. Резкое ухудшение с глазами — боюсь, как бы мне не запретили на время читать. Ох, не по плечу мне Герцен… Сейчас сижу над версткой «Лаборатории»; она была подписана к печати, но Горлит требует изменения страниц о разгроме редакции (новых). С «Софьей» в «Сов. Писателе», кажется, кончено.