Когда Соня позвонила, я думал, что она привезла Вашу «Ахматову». Увы, я только еще один раз услышал восторженные слова об этой Вашей, нечитанной мною книге.
Дошел ли до Вас мой «Горький»? На днях читал эту статью на вечере памяти Алексея Максимовича в Союзе писателей. Позорное и симптоматичное собрание! Это был ПЛЕНУМ четырех творческих организаций: писателей, художников, композиторов и кинематографистов. Был приготовлен белый зал. Пришло человек 50–60, заседали в одной из гостиных. Мое выступление прозвучало, но — на каком фоне? Все остальное было травой, давно и много раз пережеванной. Именно поэтому не пришла молодежь, именно поэтому стоял пустой и темный большой двухсветный зал Дома Маяковского.
Лидочка, я жду Вашего слова, Ваших замечаний. И прошу вернуть мне
И еще есть у меня к Вам просьба.
Детгиз надумал выпустить мое собрание — в трех, а если успею дописать новую вещь, и в четырех томах. Меня спрашивают, кого бы я хотел видеть автором вступительной статьи. Корней Иванович писал мне как-то, что в 7-м томе своего Собрания сочинений он напечатает в
Комарово. 3.4.68.
Дорогая Лидочка!
Спасибо!!!
Письмо Ваше получил вечером, утром — сразу как пришла почтарка — дал Вам телеграмму, надеюсь, Вы получили ее. Хотел телеграфировать и нынче утром, но что скажешь в телеграмме, кроме того же спасиба!..
Как здорово удаются Вам такие вещи («Туся», и вот — «А. А.»). Если не ошибаюсь, в этом жанре (портрет-монтаж) предшественников у Вас не было. (Простите мне этот «монтаж», кинематографический термин.)
Какой монументальный портрет, портреты!!!
Монументальность — здесь не преувеличение. Вот я ночью сегодня дочитал последние странички, а утром — проснулся и вижу себя, живу — не здесь, не в Комарове, а на Фонтанке, в Доме занимательной науки, в комнате, где скомканное белье на трехногом кресле, старинное зеркало (складни, шкатулки, черствый хлеб, сырные корки, электрическая плитка и — высокая, горбоносая женщина в разодранном по бедру черном китайском халате с серебряным драконом на спине. Эта женщина живет в памяти, как редко живут герои романов. Вижу ее — лежащей под толстым одеялом без пододеяльника, читающей стихи, разогревающей ужин, говорящей по телефону, цацкающейся с соседским мальчонкой, властной, растерянной, трогательно просящей: не уходите!.. Вижу ее у Пяти углов, и посреди Невского, вцепившейся в рукав спутницы, и — там, в очереди.
Пластичны, трехмерны и другие — те, кого я хорошо знал и знаю, и другие — те, кто был мне до сих пор известен только по имени. Н. Н.
[387]— это не фотография, а художественный образ большой силы, первой величины.И время, время! Живет и оно.
Многое задело, встревожило мою память. Например, вспомнились рассказы Тамары Григорьевны о этих ее первых встречах…
Между прочим, читая, я все время ждал и не нашел ответа на один вопрос: о
(Между прочим, об этом Вашем разговоре я вспомнил несколько лет назад, когда читал — или перечитывал — Вашу «Туею» — то место, где говорится о «первом религиозном интеллигентом человеке», встреченном Вами. Я подумал тогда: ведь с А. А. вы познакомились раньше.)
Что же мне сказать Вам еще, дорогая Лидочка? Ночью сегодня мне подумалось: каким бледным, однозначным вспоминается Эккермановский Гете после Вашей «А. А.». Это — не комплимент, да, впрочем, и не может быть комплиментом. Книга Эккермана — скучная. Там хороши только те главы, где говорится о разных способах изготовления луков.
Спасибо Вам и за все Ваши замечания по «Горькому». Со всем согласен в Вашем письме
[388], кроме одного: лиха беда написать, а там — не наша забота.Впрочем, об этом — после… Спешу на почту.
Спасибо за обещание поговорить с К. И. о статье. Вы сами понимаете, как приятно и как лестно мне было бы видеть его имя в этом издании. Но если он почему-либо не захочет печатать статью как предисловие — я
Здесь живет В. С. Шефнер, единственный человек, с которым я сейчас, здесь бываю. Хотел походатайствовать у Вас за него. А потом ахнул…
[389]А ведь он очень хороший поэт. Знаете ли Вы его цикл о Тредьяковском?
[390]Ленинград. 10.4.68.
Дорогая Лидочка!