Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Дорогой Алексей Иванович, о несчастье с Е. И. я узнала только из Вашего письма. Потом позвонила Ване, и он рассказал мне, что случилось. Я видела ее только раз в жизни лет 30 назад — она показалась мне очень красивой.

Она не выдержала одиночества — так это случилось, правда? Впрочем, кто знает.

Дело Бродского продолжает нас всех томить и мучить. Суд пока что отложен — и это отлично; однако ведь это еще не конец, а Бродский — юноша очень неустойчивый, им уже занимаются психиатры. До беды — любой — тут недалеко. В Ленинграде ему звонят какие-то мерзавцы чуть не ежедневно: «Когда ты уберешься, жидовская морда?» Всю эту гнусность — и статью, и требование высылки — организовал некто Лернер, в прошлом — проворовавшийся зав. какого-то клуба, а теперь начальник дружины. Как видите, возможности для любой провокации у него огромные. Суд он задумал как способ «выявить» друзей Бродского, тех, кто осмелится его защищать; у него в руках — дневники Бродского, которые он собирался читать вслух. Я его представляю себе чем-то вроде нашего Мишкевича, такой же кровавой фигурой. Я хотела бы, чтобы «дело Бродского» превратилось в «дело Лернера». Подумайте: он побывал у директора Гослита[296] и, требуя уничтожения договоров с Бродским, показал ему фотографию: голые женщины и среди них какой-то наглухо одетый молодой человек, якобы — Бродский. Директор в порыве негодования расторг все договоры. Потом к нему пришел Бродский, которого раньше он никогда не видал. «Да ведь это не вы!» — закричал директор.

Однако договоры не восстановил.

Простите, что делюсь с Вами грязью, — но, скажите — как же быть? Я так боюсь за молодых ленинградцев; ни Гранин, ни Панова — не вступились, не пожелали вступиться, грех им! Нельзя же позволять проходимцам вытаптывать молодую Россию.

Говорят: у Бродского плохой характер. Да ведь и у Лермонтова он был не хорош — и у Мандельштама — тоже. Стихи — обещающие, переводы просто отличные, а сам он — обыкновенный, нервный мальчик 23-х лет. Более всего меня возмущает именно поведение «отцов»… Когда мне было 20 лет меня спас своим заступничеством Маяковский[297]; скольких Горький спасал, Маршак — и в более трудное время. А тут получается так: когда москвичи в это дело суются, им отвечают: почему молчат ленинградцы? ведь это местное дело… Так было, когда Фрида пошла в Гослит, когда мы с ней написали в ЦК… (Добились ли чего-нибудь Шостакович и Сурков — я не знаю еще.)

_____________________

Я очень много работаю — над книгой о «Былом и Думах». Плохо сплю. Чувствую себя так, словно организм собирается сломаться, но еще не решил, в каком месте.

217. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград, 14.I.1963[4].[298]

Дорогая Лидочка!

В вашем письме я услышал упрек и в свой адрес. И упрек, вероятно, заслуженный. Я ведь тоже принадлежу к поколению «отцов» и тоже ничего не сделал для облегчения участи молодого Бродского.

Да, я не Гранин и не Панова, мое имя очень глухо звучит для начальства, но, вероятно, и я мог бы что-нибудь сделать, если бы… если бы мне подсказали, что именно нужно сделать. Сам я, по своей непрактичности (или, честнее сказать, растяпистости), совершенно неспособен что-нибудь сообразить в подобных случаях.

А Вам, когда Вы ругаете ленинградцев (или, если не ругаете, то противопоставляете их москвичам), следует помнить, что город наш — провинция, что все гораздо сложнее. Недаром же так много ленинградцев покинули в свое время Питер и осели в Москве. Мне кажется, что в Москве вообще не могло бы возникнуть «дело Бродского», как не могли бы там вырасти и такие фигуры, как Лернер и Мишкевич. У вас там даже подлецы — покрупнее.

218. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

27/I.

Дорогой Алексей Иванович.

Насчет провинциальности Ленинграда — я ее не чувствую, не мне о ней судить. Думаю, что Мишкевичей хватает всюду, и в столице их изобилие. Вообще никаких обобщений по поводу Ленинграда и ленинградцев я не делаю, и возмущена в деле Бродского поведением конкретных людей, и более всех — Гранина. Мне сказало высокое начальство, к которому я обращалась за помощью:

«Мы связались по телефону с Граниным, запросили о Бродском, и он дал о нем самый дурной отзыв»…

Бывают обстоятельства, при которых давать о человеке дурные отзывы — бесстыдство.

Что касается чувства беспомощности, присущего Вам в подобных ситуациях, то я его вполне понимаю и разделяю и испытываю всегда сама. Я тоже совершенно не могу придумать, куда кидаться и на каком языке говорить. Спасает меня иногда то, что рядом, среди друзей, опытные журналисты. Они умеют «целенаправить» — письмо, звонок…

219. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград. 21.IV.64 г.

Дорогая Лидочка! Огорчился я, узнав о болезни Корнея Ивановича. Как он сейчас? Напишите, пожалуйста.