Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Кругом множество сплетен, слухов, толков. Будто меня исключают из Союза Писателей. Будто исключают не меня, а моих близких друзей. Каждый день глотаю какую-нибудь жабу. Приготовила, по просьбе «Юности», публикацию одного радиовыступления К. И.[425]; работа была тонкая, сложная. Вчера известие: снимают мою подпись: «Подготовила к печати Л. Ч.». Подготовила вторую для газеты — его последняя статья — редактор не мычит, не телится — наверное, тоже из-за моей врезки[426]. (Выкинули бы меня — я бы ни слова не сказала. Напечатали бы статью!)

Союз не утверждает Комиссию по наследию — по-видимому, оттого, что я не включила длинного Сережу[427] и даму при свете магния[428].

Сверхрадость превратилась (для меня) в сверхболь[429].

304. А. И. Пантелеев — Л. К. Чуковской

Ленинград. 12.XII.69.

Дорогая Лидочка!

Я сочинил Вам письмо, как раз писал о том, что, не надеясь на обязательность почты, ищу надежной оказии, чтобы переслать Вам копию последнего письма К. И., когда позвонила Люша, и через два часа сама эта милая Оказия сидела у меня в кабинете и рассказывала о событиях, вести о которых к нам, в провинцию, доходили в столь фантастическом искажении, преувеличении и столь радужно приукрашенные, что грустно было после этого слушать холодную правду фактов.

Лидочка, мне грустно было читать, что Вы развинтились, выключились из работы. Все наладится, войдет в колею. Пишите и Ахматову и «Молодого Чуковского»! Не откладывайте, не ждите исчезновения объективных помех, — распишетесь, тогда и помех не будет.

А это вот цитата из моего непосланного письма:

«Дикими слухами полна не только Ваша столичная, но и наша, провинциальная жизнь. То сообщат тебе, будто бы 70 писателей и 350 вольных обратились с протестом в Союз. То вдруг кто-нибудь „своими ушами“ услышит, что Леонид Леонов обратился с открытым письмом к Луи Арагону — с просьбой вступиться за попранную честь русской литературы[430]. А то, что В. Каверин пришел в союз и, положив на стол свой писательский билет, „молча вышел“…

И тому подобный бред».

А письмо, которое я послал в Правление, адресовано именно Правлению. В нем нет (мне кажется, нет) слов резких, оскорбительных, задевающих достоинство и т. п. Цель письма — заставить читающих задуматься и — как максимум — одуматься. (Перечитал и устыдился наивности своей.)

305. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

18.12 69.

Дорогой Алексей Иванович.

Езжу в Переделкино. В доме невыносимо, на могиле легче. Там крест и снег. В доме решилась наконец впервые подняться наверх — не в кабинет его, а в соседнюю комнату, где он всегда завтракал, где книги и машинка. Пока глядела в окна и на диван, кресло, стол и фотографии, все было ничего — но когда я увидела на вешалке его зеленую рабочую куртку и халат; да еще в куртке в кармане гребешочек — тут я взвыла и бросилась вниз по лестнице. Хорошо, что я была совсем одна в доме и меня никто не видал и не слыхал.

Комиссии по наследию до сих пор нет. Не могут найти председателя.

Имя мое снимают уже под второй публикацией статей К. И., с совершенной откровенностью сообщая, что если я не согласна — статья К. И. не пойдет[431]. Я, разумеется, согласна. Один раз потребовали даже письменное заявление: «прошу снять мое имя». Я написала.

Выясняется, что я никогда не была знакома с двумя лицами: с Анной Ахматовой и Корнеем Чуковским.

Не знаю, как насчет С. Я. Маршака: мои воспоминания в наборе.

Будьте здоровы.

306. Л. К. Чуковская — А. И. Пантелееву

30/XII 69.

Дорогой Алексей Иванович.

Я с большим трудом одолеваю горе, то есть не одолеваю, а работаю несмотря на. Одолеть его, видимо, нельзя. Но стараюсь хотя бы не плакать, потому что зрения и так осталось мало.

_____________________

Внешние дела таковы: ждем № 1 «Юности», где должна быть подготовленная мною статья К. И.[432] (т. е. последнее выступление по радио) и какой-то № «Литературной России», где его, подготовленная мною, замечательная статья: как он писал свои сказки. В обоих местах имя мое (публикатора) снято. Редактор газеты[433], к которому ездила Люша, объяснял ей, что он снимает мое имя не потому, что ему кто-то велел «наверху», а потому что так поступить ему велит его собственная совесть коммуниста.

На днях Люша звонила в Союз Воронкову осведомиться насчет Комиссии по наследию, и он почему-то кричал на нее 10 минут, пока она не догадалась повесить трубку. В чем тут дело — не пойму.

_____________________