L

— Главное, чтобы это не волновало тебя, — заключает она. — Ты поэтому меня поцеловала? Акт неповиновения? А я думала — от избытка чувств, навеянных мочалкой. Натуральной. Выбросим ее теперь в знак протеста против "натуралов".

— Нет, мы же толерантные граждане — и, окончательно развеселившись, мы погромыхали втроем с тележкой в отдел продуктов.

* * *

Как описать идиллию? Как описать состояние в отношениях, когда все хорошо? Женька впервые с огромным удивлением открыла для себя, что все потребности могут совпасть в одном человеке. Что можно с одной-единственной и говорить обо всем, не опасаясь быть непонятой, и заниматься любовью так, что даже думать не хочется ни о ком другом, и просто, практически по-семейному, чувствовать себя одинаково комфортно и дефилируя утром в душ в одних труселях, и в гостях у друзей, и на любом светском мероприятии. Я, в свою очередь, медленно привыкала доверять, расслабляться, чувствовать себя в ее квартире, как дома.

По сути, миллион лет не ощущала себя с кем-то вместе, по-настоящему вместе. Женька не была компромиссом. Не была спасением от иллюзии. Многие ее качества искренне восхищали меня, я перенимала и способность чувствовать себя спокойно и уверенно в любой ситуации, и неспешность, несуетливость действий, которыми может похвастаться далеко не всякий. У нас были разные интересы, нам нравилась разная музыка, разные жанры кино, но это оказалось совершенно не значимым. Главное, что она чувствовала меня, а я — ее.

Женька была первым человеком, задавшим мне вопрос: "Почему я? Почему ты со мной?" Она была первым человеком, от одного взгляда которого я заводилась с полоборота. Она была первой девушкой, с которой я начала жить вместе, как пара, как семья. Мы строили планы и иногда развлекались тем, что представляли, где и какими мы встретим наше, например, семидесятилетие. Я узнала все о ее детстве, семье, о ее друзьях и прошлых подругах. Я видела Женьку такой, какая она есть, без притянутых за уши абстрактных образов, и то, что я видела, мне нравилось. Почти все. С тем, что мне не нравилось, можно было мириться, никаких принципиальных разногласий между нами не было. Были два характера, что само по себе, порою, повод для конфликта.

Есть такая серьезная штука, как зависимость от настроения близкого человека. Вот сидишь вечером дома, ждешь, конечно, и состояние духа боевое или просто лучезарно-светлое. Звонок или поворот ключа в замке. На пороге мрачное лицо, венчающее груду зимней заснеженной одежды. На работе проблемы, только что из совершенно другой, невкусной каши, из офисных разборок, сеанса ментального армрестлинга с начальником, час, если повезет, в пробке, украшенный звонками вдогонку на мобильник насчет планов на завтра… И само это "завтра" в таком ключе уже воспринимается как свинцовая туча, которой ни конца ни края, а ведь хочется жить и радоваться, и не когда-нибудь "в другой раз".

И все вроде понятно, что проблемы были, есть и будут, что вечер для того и существует, тем более вдвоем с любимой, чтоб жизнь не казалась совсем уж бессмысленной и мрачной гонкой в беличьем колесе. Все понятно, но куда его девать, настроение это дурацкое? И путь домой овеян надеждой, что тебя, бедолагу-мученика, сейчас поймут, пожалеют, выслушают, по голове погладят, придумают новое, доселе миру неизвестное, матерное словцо по адресу начальника, или проекта, или трех дур-сослуживиц, или неудачного контракта, или — нужное подставить.

Серьезное дело — быть взаимно внимательными. И корень зла растет из ожиданий.

— Привет, любимая.

— Приве-е-ет, — в этой интонации все, весь вышеперечисленный катаклизм.

Раздевается медленно, в каждом движении невербальный посыл: "Я дико устала… Все сцукоплохо". Целую в щеку, в глаз на всякий случай. В висок заодно.

— Какой вселенской скорбью омрачено чело твое, мое усталое счастье?

Конечно, мне хотелось бы стряхнуть всю мрачность и подавленность, как вот этот снег с воротника, одним движением, но я не волшебник, я только учусь.

Молчит, улыбается все-таки.

— Скажи, кроме фразы "все за…ло", тебе есть чем подытожить сегодняшний день?

— Нет, — смеется она, — это исчерпывающе.

И напряжение снято, и атмосфера "вечера вдвоем" возникает неуловимо, отодвигая на второй план все, что осталось за границей дома.

* * *

А если не так? Если в квартире совпали два расстроенных, усталых, вымотанных трудным днем человека. И нет ни малейшего желания настраиваться на волну ближнего своего. Наоборот — в голове копошатник, вьется гнездо раздражения: "Ну неужели она не видит, что мне плохо?" "Почему бы ей не подойти ко мне, не обнять, не спросить, как мои дела?" "Ей нет до меня никакого дела!"