L

Мне нравится задумчиво подцепить десертной ложечкой кусочек вишни. Мне нравится особенно остро вслушаться в виртуозную — становящуюся божественной — игру скрипача… Мне нравится, как мы, замечая ненормальное мигание лампочек в этой пафосной люстре, переглядываемся и… продолжаем вежливый разговор с сидящими рядом собеседниками.

Нам просто неудобно внезапно вскочить, не задумываясь о наших вещах, оставленных в каюте. Половина души кричит: "Хватит делать вид, что ничего не происходит! Встань! Через минуту будет поздно!!!"

Но мы сидим. Возникают паузы, но никто — ни один человек в этом зале не начинает действовать. Нам неловко. Мы не видим достаточных оснований для того, чтоб своими действиями привлекать внимание общества… Конечно, когда прибежит кто-то из членов команды, или мы услышим крики о помощи с нижней палубы… или… Да, тогда мы тоже вскочим, уронив эти изысканные салфетки, пахнущие кленовым сиропом… И я знаю, что не смогу спокойно или неспокойно донести до тебя, что глупо, бесконечно глупо бежать в каюту за тем маленьким чемоданчиком, да, я знаю, сколько там нулей после… знаю…

И втройне глупо идти за тобой и обреченно смотреть, как ты пытаешься вежливо беседовать с этим чудным господином в форме….

Не все и не всегда мы можем успеть рассказать, убедить, попросить, крикнуть… до того, как становится поздно…

Я вчера познакомилась с очень смешным мальчиком на палубе третьего класса. Он неплохо рисует…

* * *

Меньше всего мне хотелось сползать дальше в мутные взаимные обвинения и бессмысленные выяснения отношений. Сожительствовать, отстраненно, отчужденно соседствовать мне хотелось еще меньше. Поэтому я импульсивно покинула поле боя с осознанным желанием больше никогда не возвращаться обратно.

Светка, посвященная в наши неурядицы обеими сторонами, приютила меня, сопроводив мое появление ироничными комментариями. Я не отвечала на Женькины звонки, не писала в ответ смс. Я искренне хотела понять, насколько серьезны и глубоки наши расхождения, или мы банально устали друг от друга?

Слишком агрессивны были ее нападки, слишком радикальны высказывания. И стоило мне вспомнить эти обидные фразы, внутри моментально вскипало возмущение, обида острыми толчками колола прямо в сердце.

— Я не вернусь, — убедительно говорила я Светке.

— А мне кажется, вернешься. Ведь ты же ее любишь.

— Ну и что! Я сыта по горло ее претензиями! Не нравится — пусть валит к Кате. Или к другой бессловесной курице! И не суется больше!

Вечер, ночь, утро… Еще день. И еще. Я получила уже штук тридцать смс с просьбой взять трубку, потом с извинениями, потом с признаниями в любви. И соскучилась сама. Еще я получила письмо на электронную почту.

"Я не из тех, кто ноет, кто жалуется на жизнь и любит поплакаться в неважно чью жилетку, лишь бы оная была. Я не из тех, кто при малейшей передряге обрывает телефоны друзей и выплескивает на них литрами полужидкую, как мякиш хлеба в плоховытертой, а потому с водой на дне, миске, отвратительного вида, слуха и содержания нервозность, доходящую до параноидальной истерии.

Я привыкла отмалчиваться, всё держать в себе. И это не жизнь заставила, просто такой я уродилась. Может потому, что говорить поздно начала, а может, потому, что очень много времени проводила и безумно любила и люблю своего дедушку, который за весь день мог сказать слов сто. Но в них я всегда слышала столько всего, что на десять бы самых сказочных сказок хватило! До сказок я, конечно, не доросла, и говорю больше, но все же родители до сих пор в наших с ними беседах просят меня говорить, говорить, говорить…