L

Для меня Селигер начался с дороги. После трехчасовой пробки на выезде из Москвы, вызвавшей привычные пробковые чувства: озверение и бессилие, медленно переходящие в смиренное отупение, в свершение чуда вникаешь с некоторым опозданием. И только когда я поняла, что вот уже около получаса навстречу не попалось ни одного авто, а пение птиц заглушает шум двигателя, что ослепительной красы закат просто тычет мне в глаза: "Смотри же, лето! Лето!", я вспомнила о том, что мероприятие подразумевает отдых в самом сердце прекрасного. Цивилизация с ее проблемами осталась позади. Ночевка на мысе Светлица в избушке предприимчивой, но до сих пор смущающейся брать деньги с постояльцев, тети Любы, расклеившей объявления о сдаче жилья на столбах, обошлась в триста рублей с носа нашей маленькой компании.

Утром мы переплавились на Хачин организованно, на катере, совершившем несколько заходов. Пара десятков стойких девушек к этому времени уже были на месте, более того, некоторые — провели на острове уже не одну ночь. В течение дня к берегам подплывали моторки и весельные лодки, подвозившие задержавшихся. Итого — около двух сотен человек. На первом слете участниц было не больше десятка, и, по словам Елены, организатора сего действа, каждый год нас, таких вот девушек, которым не лень проделать 400-километровый путь из Москвы и Питера, становится все больше и больше. Конечно, там были и представительницы других городов, от близлежащей Твери до нереально далеколежащего Владивостока.

"Девушки бывают разные: черные, белые, красные", кто-то приехал пить и спать, кто-то пить и не спать, кто-то — рыбачить, футбольная команда резво пасовала друг другу мяч между соснами, песни у костров, шашлыки, походы в деревеньки, сбор дров, котелки с дымящейся картошкой, вальяжное ничегонеделание с книжкой в руках… Еще был большой костер во второй вечер, и факельное шествие, ставшее красивой ночной традицией селигерских слетов, радостные вопли "Наши победили!" по поводу победы футболистов, снова песни у костров, купания самых смелых моржей в весьма холодной еще воде.

Я обосновалась "поближе к центру событий", то есть к Елене. Мы соседствовали палатками, я собственноручно, к стыду своему, пересолила гречневую кашу с тушенкой, которую мои бедные соседки морщились, но героически ели. Елена мне напомнила моего школьного политрука-физрука, носящего серьезное имя Феликс и строившего нас, неопытную молодежь, рядами и колоннами в преддверии ежегодных "смотров строя и песни", были и такие мероприятия лет двадцать назад. Так вот, его иронический рев, оглашавший актовый зал: "Строй-ся! Шланги гофрированные! Тараканы беременные! Я вас научу р-р-родину любить!" вырос в той же капусте, где и Еленино: "Опять развели костер до неба! Сколько можно вас учить?!!! Спалите мне тут весь лес! Ничего не умеют!" Я, чувствуя себя гофрированным шлангом в пионерском галстуке, добросовестно затаптывала горящую траву вокруг костра и старалась не расходовать зря родниковую воду (Пижоны! Зубы в озере почистить не могут!), понимая, что организовать какое-то мероприятие — дело тонкое и сложное, а организовать двести лесбиянок — нереальное, поэтому требующее уважения и некоего пиетета перед мужеством Елены. Совковая выучка, походно-геологические (а ведь это же целая субкультура!) прибамбасы, куда уж молодняку раздолбайскому до истинных ценностей.

Еще я впервые стала свидетелем лесбийской свадьбы. Белый верх (футболки), темный низ (штанцы), шампанское, крики "Горько", поздравления…

— Сколько им лет? Двадцать? — спросила у меня собеседница.

— Может и меньше.

— Ну, понятно…

А что тут еще скажешь? Обвенчанные Еленой на Селигере юные влюбленные, может быть в этом и есть свой определенный кайф. Во всяком случае, на мой взгляд, это смело и прикольно, но наталкивает на грустные размышления на лоне природы о бренности всего сущего, и вздыхаешь себе тихонечко, маскируя цинизм тактичной улыбкой, мол, пущай себе играют в свадьбу, а что нам всем еще остается? Дай Бог счастья им, романтичным.

Еще я лишний раз поняла, что взаимовыручка и искреннее дружеское участие в походных условиях бесценно, когда мне, не взявшей с собой туристический коврик — "пену", добрые люди устроили королевский ночлег, одолжив надувной матрас, спасательные жилеты и теплое одеяло. Питерская интеллигенция вела беседы о кризисе современного искусства, московская таковых не вела, но отлично играла в футбол. С погодой неожиданно повезло. Слет удался.

Я почти ни о чем не размышляла, разглядывала сосны, непересекающимися параллельными прямыми росшие, слушала, не вникая, разговоры. Красота летней природы маячила на периферии восприятия, даже, пожалуй, раздражала тем, что я так и не могла в нее погрузиться, потрогать ее, восхититься ею от души. Она просто была вокруг, и мне это было — безразлично.

Я долго мучилась, прежде чем рассказать Светке о последней неделе своей жизни. Но, все-таки, рассказала.