Ла Брава

— Один парень в галерее — это его не то жена, не то приятельница заявила, что я нищий и маргинал, — сказал: «По-моему, он фотографирует, чтобы зашибить деньгу, а все остальное— детали». Я готов был расцеловать этого малого, но побоялся, что он меня неправильно поймет.

Всматриваясь в очередной снимок, Джин Шоу сказала:

— Они стараются принять позу, но не умеют и в этой попытке открываются нам.

Это ему понравилось. Это было неглупо.

— Ваш стиль заключается в отсутствии стиля. Вы согласны с этим?

— Главное, никаких сложных ракурсов, — сказал он, раздумывая, есть у него стиль или нет. — С ракурсами у меня не слишком хорошо выходит.

— Кое-кто из них похож на актеров. Я имею в виду грим, костюмы.

— Я понимаю, о чем вы.

— О чем вы думаете, когда делаете эти снимки?

— О чем я думаю? Я думаю о том, что фотографирую, прикидываю, достаточно ли освещения или, наоборот, не слишком ли резко.

— Скажите честно.

— Я вижу «образы, суть которых выходит за пределы локальных обстоятельств, в которых они предстают перед нами».

— Кто это сказал?

— Уолкер Эванс. Или тот человек, который приписал ему эти слова.

— А о чем вы думаете, когда смотрите потом на свои работы?

— Думаю, почему у меня не получается, как у Штиглица.

— Как давно вы этим занимаетесь?

— Почему у меня никогда не получится, как у него. Почему у моих персонажей не такой взгляд, как на фотографиях Огэста Сэндера. Я прикидываю, может быть, надо было подойти на шаг ближе, отклониться вправо или влево.

Короткая пауза.

— Что еще вы видите?

— Это не то, что я вижу. Это то, о чем я думаю, когда смотрю на свои работы. Я думаю, обрету ли я когда-нибудь профессионализм, уверенность в себе.

— Вот как? О чем еще вы думаете? — настаивала она.

— О чем я думаю? Чаще всего о том, что теперь делают эти люди. Изменились ли они или остались такими, какими я их сфотографировал.

И тут в тишине гостиничного номера он услышал, как она спросила:

— А что вы видите, когда смотрите на меня?

Он начал было отвечать, поворачиваясь к ней лицом, спиной к столу, заваленному черно-белыми снимками, но, едва обернувшись, прикусил язык, поняв, что нельзя нарушать тишину, это отбросит их назад, а они как раз очутились там, где им обоим хотелось быть, — уж это, по крайней мере, он мог почувствовать. Он притронулся кончиками пальцев к лицу, которое он столько раз видел на экране, потянулся к нему сперва одной рукой, потом обеими и лишь затем прижался губами к ее губам, почувствовал, как ее ладони скользнули по его бедрам.

Все так же молча они перешли в спальню и разделись в полусумрачной тишине и, едва рухнув на кровать, занялись любовью, Джин Шоу сразу же раздвинула ноги, впуская его, а Джо Ла Брава все никак не мог поверить в невероятное: господи, он занимается любовью с Джин Шоу, он занимается любовью с реальной Джин Шоу в реальной жизни. Он не хотел наблюдать со стороны за самим собой, он хотел целиком отдаться этому чувству, отдаться Джин Шоу, заняться с ней любовью, и не просто заняться, а так, чтобы всепоглощающее чувство волной накрыло их обоих, но ее глаза были закрыты, и он не был уверен, что она тут, вместе с ним, хотя она и двигалась в такт ему, он не знал, быть может, она сейчас очень далеко от него, она не открывала глаза. Он хотел заглянуть ей в глаза и чтобы она увидела его лицо, его глаза над ее лицом, он видел ее волосы, ее кожу, безупречную кожу, без всяких шрамов… Нет, он должен перестать думать, он должен отдаться этому чувству… да-да, отдаться ему…

Он никому не сможет рассказать об этом. Никому, никогда. Это из тех тайн, которые можно поведать лишь незнакомому попутчику в поезде, разумеется, не называя имен. Попутчику в поезде? Похоже, он превращает все это в старое кино, уже придумывает, как подать свой рассказ. Может, еще и дневником обзавестись? Правда, Ла Брава никогда, ни при каких обстоятельствах, даже оказавшись в одиночном заключении, не мог бы беседовать сам с собой или писать для себя.

Нет, он никогда никому не сможет рассказать, что заниматься любовью с кинозвездой — это нечто большее, чем просто заниматься любовью. Нет, надо уточнить. Скажем так: впервые заниматься любовью с кинозвездой— это нечто большее, чем просто заниматься любовью. Мысль об этом, предчувствие и свершение захватывали больше, чем сам акт. Он не мог, однако, утверждать, что так бывает с любой актрисой.

Когда она спросила его: «Что вы видите, когда смотрите на меня?»— он чуть было не ответил: «Первую женщину, в которую я влюбился, когда мне было двенадцать лет».