La Critica (первая книга казанской трилогии)

– Ты всегда умел строить предложения, а сейчас не знаешь, что сказать, – прокомментировал моё состояние адвокат. – Знатный пиздабол Аронов не находит слов, – как бы сочиняя передовицу, проговорил Марк, проведя ладонью в воздухе.

Бимерзкий взял пистолет с подоконника и переложил его на столешницу; эти две секунды показались мне вечностью. Он сел в своё кресло. Я чувствовал щекотание в носу, но не решался шмыгнуть. Установилась тишина.

«Вот и всё, – подумал я. – Вот так всё для меня и закончится». «А что ты хотел? – заговорил я с собой от второго лица. – Думал, что останешься при деньгах, при любимой и при свободе?!.. Начнёшь новую жизнь в тёплых краях?.. Нет, дурачок, не в этой жизни».

– Вижу, что ты готов слушать, – псевдодружелюбным тоном прервал молчание Бимерзкий. – Так вот в этом сне…

Он прервался и налил ещё.

– Точно не будешь? – спросил Марк, кивая на виски.

Я молчал. Марк интонацией доброго сказочника продолжил:

– В этом сне мы жили в мире, где существовала особая порода собак. Эти собаки были один в один или чуть менее похожи на женщин. Очень дорогие собаки, надо сказать. Представляешь, Аронов?!.. Очень быстро до «нормальных мужиков» дошло, что вместо того, чтобы вкладывать бабло и душу в тупорылых и капризных дур, коими являются все без исключения бабы, можно просто напросто завести себе такую собаку и трахать её в своё удовольствие. И такая – неотличимая от женщины – собака будет тебе верна до самой своей смерти, а когда ты умрёшь, будет скулить на твоей могиле до тех пор, пока сама не сдохнет с голоду. Представляешь, Аронов? Этих сучек можно так же наряжать, причёсывать и красить. И они не могут залететь от тебя…

– Сегодня в двенадцать ночи наш дом взорвётся и сгорит, – твёрдо и громко проговорил я, прервав монолог Бимерзкого. – Предупреди Стальского.

– Что?.. – нахмурился адвокат.

Чтобы побороть ступор, моя истероидная психика прибегла к контрфобическому отыгрыванию, и я порывистым движением приблизился к письменному столу и сел в кресло напротив Марка. Теперь моё лицо не выражало ничего. Во время моего резкого приближения, Марк инстинктивно отпрянул назад, теперь пистолет был у него в руке, а меня уже не так сильно волновал этот опасный предмет, как ещё десять секунд назад. Я знал, что мои слова о пожаре дошли до сознания Марка.

Не знаю сколько времени прошло с момента, когда Бимерзкий сказал последние слова, но когда он заговорил снова, казалось, что мы оба были уже другие люди.

– Когда Егор Стальский подписал контракт с болгарским клубом, Марте и Глебу было по пятнадцать лет, они учились в десятом классе, впереди у обоих был университет; не имело смысла выдёргивать их в такой момент в другую страну, с другой системой образования; отрывать от привычного круга общения. Я заверил Егора, что позабочусь о его детях, что для меня это в радость. Глеб к тому времени уже был неуправляемым, но Егор не собирался, что называется, ломать его, он прекрасно знал, что это всё временное явление, поэтому, уехав, просто назначил ему пансион до совершеннолетия, а квартиру передал в совместную собственность брата и сестры. Когда же Егор узнал о нашей взаимной симпатии с Мартой, то просто взял с меня слово не трогать её хотя бы до семнадцати лет. Мать Марты была шокирована и прекратила наше с ней общение на целых три года; впервые мы с ней поговорили по телефону на восемнадцатилетие Марты.

Бимерзкий прервался на очередное наливание виски, который тут же опрокинул в себя. Потом он закурил сигарету. Я немного поёрзал в кресле. Марк продолжил:

– Также я пообещал присматривать за Глебом. Я выполнил оба обещания частично…

Мне было интересно узнавать подробности, но и без этого знания я не очень страдал. Моё положение было двусмысленным. Мне всегда нравилось о себе думать, что я являюсь сторонним слушателем, – это состояние способствует пониманию побудительных мотивов всех сторон. Но сейчас я был частью этой истории, поэтому не мог отнестись ко всему умозрительно.

Установилась тишина. Через какое-то время Марк сказал:

– Знаешь сколько стоит спизженный тобой гобелен? – спросил он.

– Ты хотел сказать «лампа»? – недопонял я.

– Лампа лампой. Лампа была завёрнута в гобелен, который уже сотню лет находится в розыске…

– В розыске?.. – как дурачок повторил я.

Бимерзкий закатил глаза в показном удивлении, затем проговорил:

– Уматывай, Аронов. Благодари судьбу, – ты везучий ублюдок.

*****