«Ла» — охотник. В небе Донбасса

«Лавочка» опустила нос и, не долетев до полосы метров двести, ткнулась в землю. Подвывая мотором, к месту катастрофы рванула санитарная полуторка, следом побежали летчики, технари. С запозданием к самолету помчалась лошадь с закрепленной в телеге бочкой – аналог местной пожарной машины. Виктор не побежал. Он стоял и смотрел, приходя в себя от всей нелепости случившегося…

Глава 11

Южная зима показывала себя во всей красе. Погода была мерзкая: ветрено, сыро и промозгло. Порывистый восточный ветер гнал по небу низкие свинцовые тучи, срывая с них редкие капли дождя, посвистывал в голых ветках бурьяна. Издалека, со стороны Никополя, перебивая ветер, гулко грохотало. Но это была не гроза, это рычал бог войны, перемалывая землю, технику и людей. Этот гул за два военных года стал Саблину привычным фоном.

Он побродил по длинной овражине за стоянками, мимоходом пиная обильно встречающиеся консервные банки да всякий хлам. Хлама, в отличие от зайцев, оказалось много. За месяц сидения у «двух тополей» полк обжился, оброс всяческим неучтенным имуществом и даже обзавелся собственным кладбищем. Заодно изрядно загадил окрестности.

Зайцев в овраге искать не стоило – по всей вероятности, местная живность давно разбавила своими калориями скудный рацион бойцов БАО. Значит, нужно было идти дальше – за рощу, за утопшую в грязи дорогу и заросший бурьяном луг. Там темнело убранное и неразделанное подсолнечное поле. Там должен был быть заяц.

Виктор, срезая угол, вернулся на аэродром. Прошел мимо тополей, мимо низеньких, сваленных из кусков позеленевшего ракушечника межевых оград крайних домов. У кладбища непроизвольно притормозил, кося взглядом на свежие бурые холмики. За месяц могил здесь прибавилось – черные деревянные кресты разбавились зелеными фанерными пирамидками. Здесь лежали и его бойцы: погибшие еще в небе Камошня, разбившийся при посадке Молокин. Одна пирамидка высотой выделялась среди прочих. Под ней похоронили Иванова. Ходил слух, что его как Героя будут хоронить в ближайшем райцентре, на главной площади. Но благоразумие победило. Он вспомнил, что Ивану сегодня девять дней и, вздохнув, пошел дальше.

Снега, несмотря на декабрь, толком не было. Снегопады были редки, непродолжительны и в итоге лишь добавляли слякоти. Грязь липла на старенькие, надеваемые исключительно в непогоду кирзачи, превращая их в гири. Пришлось свернуть с дороги в бурьян. У рощи шел настороже, ежесекундно ожидая встречи с дичью. Потом минут пять ждал, пропуская маршевую колонну. Серые солдаты в таких же шинелях месили жижу дороги, по щиколотку проваливаясь в грязь. На авиационного старлея с дробовиком наперевес они смотрели с безразличным отупением.

Заяц поднялся метрах в десяти, прямо на вершине плоского, невысокого холма. Поднялся с шумом и треском, мелькнул серым задом меж коричневых стеблей подсолнуха и рухнул, скошенный дробью. «Зауэр» не подвел, зверек забил в агонии лапами, пачкая шкуру о сырую землю, упокоился лишь в сшитом из противогазных сумок ягдташе. Начало было положено.

Он исколесил поле вдоль и поперек, но больше никого не встретил и уныло повернул обратно. При нынешнем обилии зверья один заяц в качестве трофея смотрелся несолидно, не показывал в Викторе добытчика. Вновь идя мимо рощи, он сетовал на расплодившееся племя браконьеров – любителей зайчатины, обтирающих законный кус у настоящих (к каковым себя причислял) охотников.

Грохнуло резко и неожиданно. Грохнуло близко. Что-то быстрое, шелестящее, ослепительное пыхнуло сзади, настигая, и он не раздумывая, диким, рвущим жилы прыжком метнулся вбок. Не успел. Шелест накрыл его, и краем зрения Саблин успел увидеть, что его догоняет какая-то невероятная, удивительно красивая, светящаяся серебристым светом сеть. Виктор почти увернулся. Серебряная светящаяся паутина накрыла краем, сдавила, придушила, потащила в себя, а он не хотел. Он орал, упирался, полз, цепляясь несуществующими руками в несуществующий чернозем. Полз, стараясь вырваться, все равно куда, лишь бы подальше от этих серебряных объятий. Сил не было давно, да их и вообще не было, а он все полз на одних морально-волевых, ведь, кроме них, ничего и не осталось. Паутина пеленала, давила, гасила остатки сознания, и ее серебристое мерцание заменяло явь…

Паутина обратилась аркой. Странной, словно сотканной из серебряных звезд и окруженной черной, колючей тьмой. За ней, словно в экране телевизора, виднелась старая лесополоса, заросшая молодняком и заваленная ломаными ветками, край задискованного, усеянного перемолотыми стеблями подсолнечника. А вдалеке, на проселочной дороге стояла зеленая «Нива». Арка тянула к себе, словно магнитом, затягивала, словно пылесос песчинку, и Виктор почему-то знал, что стоит уступить этому притяжению – и все будет как раньше. Не будет войны, холода, друзей, Тани. Зато будет спокойно, сыто, размеренно, безопасно…