«Ла» — охотник. В небе Донбасса

Мир сузился до размеров прицела. В сетку, словно муха в паутину, заполз жирный силуэт «Хейнкеля», задержался там, увеличиваясь в размерах, потом скользнул под капот. Застучало оружие, заставляя самолет мелко вибрировать, и белесые шнуры устремились вперед. Трасса попала прямо в кабину. Виктор отчетливо видел, как брызнуло стекло и как в переплете фонаря образовалась здоровенная дыра. Потом строй бомбардировщиков оказался ниже, и он потянул ручку на себя, уходя вверх.

Атакованный им бомбардировщик снижался с сильным левым креном. В голове строя горел другой. Дыма от него почти не было, но длинный оранжевый язык пламени из крыла говорил, что и этот немец отлетался. Ниже всех, рассыпаясь на куски, падал «Як».

– Прыгай, – закричал Саблин, – прыгай. – Глаза тем временем испуганно осматривали небо, но «мессеров» не было. Наконец от кувыркающегося истребителя отделился темный комочек, забелел купол парашюта, и у Виктора отлегло от сердца. Его летчик был жив и через несколько минут должен был приземлиться прямо на улицы Ростова. «Як» Рябченко висел на своем месте, чуть дальше виднелся сорок восьмой номер младшего лейтенанта Острякова. Выходит, сбили Ларина.

Он вновь занял позицию над удирающими «Хейнкелями», готовясь атаковать, но тут вверху обнаружилась пара «мессеров», и стало не до бомбардировщиков. Немецкие истребители, растянувшись, пикировали прямо на Виктора, и уклониться стоило больших трудов. Сразу же завертелась воздушная карусель, наполненная ревом моторов и умопомрачительными перегрузками.

Однако все закончилось так же быстро, как и началось, «мессера» вдруг опустили носы и стали дружно удирать в западном направлении, а со стороны солнца показалась четверка «Яков». Наши подошли поближе, и их ведущий пролетел совсем рядом с истребителем Виктора. Летчик некоторое время разглядывал «русалку», фюзеляж, потом поднял вверх указательный палец, и четверка с набором высоты отвалила. Небо, в котором только что сражались десятки самолетов и рвались тысячи снарядов, неожиданно оказалось пустым. Покружив над городом еще десяток минут и безуспешно попытавшись вызвать «Зебру», Виктор увел оставшиеся истребители домой…

Ларин приехал на другой день. Он был тих и печален, сильно хромал, а вся левая сторона лица представляла собой сплошной кровоподтек. Саблин, встретив подчиненного, это несоответствие устранил, с ходу зарядив ему в правый глаз. Правда, слегка промазал.

– Я тебе чего? – орал он. – Для мебели? Ты куда, блядь, полез? Кто тебе приказал? Какого хера?

Славка не сопротивлялся! Он только размазывал по лицу кровь из разбитого носа и виновато улыбался. Эта покорность бесила еще сильней.

– Ты чего творишь-то? – Соломин навалился сзади, перехватывая руки, а верный Колька вклинился между, ловко оттесняя Виктора от Ларина. Подскочил Иванов, вцепился как клещ, не давая двигаться, а откуда-то из-за спины раздался издевательски довольный голос Пруткова.

– Опять Саблин! Теперь-то ты допрыгался…

…– Там, кстати, случай был, – Славка усмехнулся здоровой половиной лица и сразу же скривился от боли. – Меня из больницы на аэродром отвезли, на Ростсельмаш. Там и ночевал. А ночью приспичило… ну я и пошел, значит. А там, сразу у аэродрома, заборчик заводской, кирпичный. Ну и я, как человек почти интеллигентный (а папа у меня, чтобы ты знал, в клубе самодеятельностью заведовал), решил у того заборчика присесть, ну чтобы грешным делом в минеры не податься. Так вот, добрался я до стены, – шепелявя продолжал он, – только собирался к процессу приступать, как слышу, немецкие моторы воют. А вокруг темень и ничего не видать, лишь заборчик как гора. Ну, тут зенитки захлопали, прожектора позагорались. Иллюминация, мать ее, будто я к любимой тещеньке приехал… Ага. А тут немец САБы сбросил. Светло стало, как днем. Гляжу я, а вдоль заборчика, где я примостился, бомбы лежат. До хрена бомб, вровень с забором. Немец уже фугаски кидать начал, причем падают рядышком, а я стою и смотрю. Как обратно шел, даже не помню.

– Штаны хоть успел скинуть, – засмеялся Виктор, – или прямо в них навалял?

…Шубин отчего-то решил, что драка была обоюдной, и упек обоих. Сидели вместе, в арестантской. Комната эта, маленькая и тесная, была буквально вся расписана различными философскими, непристойными и поэтическими надписями. Творец этого безобразия и постоянный, можно сказать, прописанный здесь жилец сейчас болезненно охал, щупая побитое лицо, и громко жаловался на жизнь. Виктор сидел в противоположном углу, злился за свою несдержанность и изучал наскальное творчество. Надписей было много – Славка оказался заядлым графоманом и оставил богатое творческое наследство. Потом Ларин стал копошиться в своем углу и затем откуда-то достал и водрузил на стол бутылку, наполовину заполненную мутноватой жидкостью.

– Ты как? – спросил он. – Будешь?

Через полчаса обстановка в комнате решительно потеплела.