В последние годы Ида вообразила, что ее сын Ниннуццо неуязвим. Теперь ей тяжело было свыкнуться с мыслью, что жизнь на земле продолжалась уже без него. Смерть Нино, такая быстрая для него самого, стала долгой для Иды. Она почувствовала это после похорон, на которых не присутствовала. С этого момента сын как бы разделился на множество двойников, каждый из которых по-разному мучил ее. Первый из них — тот Нино, веселый и развязный, которого она видела в последний раз бегущим вместе с Красавицей через двор дома на улице Бодони. Для Иды он все еще бродил где-то по земле. Она даже говорила себе, что если пойти по окружности земного шара, пересекая границы, то можно его встретить. Поэтому она иногда очертя голову устремлялась на поиски сына, как путник, не знающий дороги. Каждый раз на улице ее поджидал все тот же ужасный полуденный свет, слепящий и неподвижный, те же нереальные расстояния и те же искаженные непристойные формы, в которые город превратился для нее со дня «опознания тела» в больнице Сан Джованни. Поскольку зрение ее сильно ухудшилось, уже несколько месяцев она носила очки, на которые теперь, выходя, надевала еще и вторые, темные, чтобы хоть немного приглушить ослепительный свет улицы. Так, в сумраке, как во время затемнения, она и искала своего беглеца, не надеясь найти его. Иногда ей казалось, что она узнает сына в насмешливом пареньке, подающем ей знаки из подворотни, или в другом, сидящем на мотоцикле в развевающейся по ветру куртке и собирающемся тронуться с места, или еще в одном, курчавом и одетом в ветровку, который быстро сворачивал за угол… Задыхаясь, она бросалась вдогонку, хотя знала, что бежит за призраком.
Ида прекращала погоню, когда доходила до изнеможения, до почти потери ощущения событий, людей, да и своей собственной личности. Она не помнила, кто она такая, где ее дом. Некоторое время Ида переходила, качаясь, с одной стороны улицы на другую среди потока машин и толпы прохожих, не обращаясь ни к кому за помощью, как будто находилась в мире масок, а не живых людей. Первым признаком возвращения памяти становилось для Иды появление в глубине болезненного мрака пары голубых глаз, как двух маленьких лампочек, зовущих ее немедленно домой, к брошенному в одиночестве Узеппе.
Хотя осень была теплой, Узеппе сидел дома взаперти, потому что Ида была еще не способна выводить его на прогулку в сад или за город. Природа вызывала в ней еще большее отвращение, чем городской пейзаж, так как деревья и другие растения казались ей тропическими монстрами, питающимися телом ее мертвого сына. Тут был уже другой Нино, не тот, неуловимый, который болтался по свету, а тот, которого недавно похоронили, заточили в подземную тюрьму, узкую и темную. Этот другой Нино казался ей малышом, он цеплялся за нее, плакал и просил, чтобы она дала ему поесть и не оставляла одного. Из всех двойников Нино этот был единственным, принадлежащим ей как ее плоть, но в то же время недосягаемым, затерянным в головокружительной невозможности. Нынешнее жилище Нино в районе Сан Лоренцо превратилось в место, более удаленное, чем Северный полюс или Индия, обычными путями добраться до него было невозможно. Иногда Ида мечтала добрести туда по подземным переходам и каналам; она вставала на колени и прикладывала ухо к земле в надежде услышать, как бьется сердце сына.
Третий Нино был хуже всех прочих, Ида его боялась. Он представал перед ней таким, каким она увидела его на носилках, в день опознания тела: с волосами и лицом, запачканными грязью, со струйкой крови, вытекающей из носа, как будто он вернулся после драки, после проведенной вне дома ночи. Веки его были опущены, он как будто не замечал ее, но в то же время из-под длинных ресниц с ненавистью смотрел на нее и, сморщив губы, говорил: «Убирайся прочь! Ты во всем виновата. Зачем меня родила?»