Лабинцы. Побег из красной России

Глубокий снег заволок дорогу. Колеса моей тачанки режут его по глубине четверти на две. Метель жестоко бьет спереди. Навстречу нам идет сотня пластунов. Дорога очень тяжелая для пешехода, но ветер дует им в спину, и они идут, идут. Свернув с дороги, остановился, чтобы узнать — кто они и откуда? В их командире сотни узнал майкопского техника Павла Сокола, казака станицы Дядьковской. Его я не видел с 1908 года. От радости такой встречи, под вьюгу, кричу ему: «Здорово, Павел!» Но он безучастно посмотрел на меня, явно не узнал и, не останавливаясь, тяжелым шагом продолжал свой путь с пластунами, числом до сотни человек.

После пластунов в мертвой снежной степи встречаю конные группы казаков. Они идут без строя, а так, по-станичному — гуртами. Все они очень тепло одеты, в положенных овчинных шубах поверх, с бурками, и закутаны башлыками. Ледяной попутный ветер в спину словно усиливал «их ход домой».

Их очень много. По «гуртам», думаю, человек двести. Кричу им, заглушая вьюгу:

— Кто вы?..

— Больные, — отвечает кто-то.

Все они на приличных лошадях. На меня не смотрят, но я стараюсь рассмотреть их и по обмундированию вижу, что они из Кавказской бригады. А когда промелькнули крупная фигура и лицо Михаила Савелова, сына конвойца Алексея Савелова, нашего родного дяди по матери, казака станицы Казанской, у меня сомнений не стало — это мои родные кавказцы. Мне было очень неприятно это осознать, так как я видел, чувствовал, что все они, или большинство, просто «закончили войну» и идут домой «навсегда»...

У генералов Науменко и Фостикова

6 февраля 1920 года, в 10 часов утра, в ясный, солнечный зимний день, я въехал в село Ивановка Медвежинского уезда Ставропольской губернии. Въезжаю на площадь и вижу конную группу спешенных казаков в противоположной стороне, у дома на высоком фундаменте. Впереди группы вижу генерала Науменко, который тихо прохаживался по дороге и, видимо, чего-то ждал. Неожиданное появление «хорошего выезда» с заводной оседланной лошадью позади тачанки привлекло внимание многих. Генерал Науменко остановился и пытливо всматривается в мою сторону. Смотрит в мою сторону и его штаб. Я невольно смущаюсь, подумав — почему я не в седле? Вот, скажут, какой барин приехал на фронт... воевать в тачанке ишь!

Пройдя скорой рысью разделяющее нас расстояние, остановился, быстро сбросил с плеч бурку, соскочил в снег и в одной черной черкеске при серебряных погонах, в чевяках с мелкими галошами быстро направился прямо к генералу Науменко, стоявшему от меня шагах в двадцати пяти.

— Ваше превосходительство!.. Полковник Елисеев, представляюсь, прибыл в Ваше распоряжение! — отрапортовал ему по-положенному, приложив руку к белой низкой корниловской папахе.

— A-а!.. Так скоро, Елисеев?.. Вот-то не ожидал!.. А мы смотрим — кто же это там подъезжает в тачанке, на рысаках? Совсем не думал, что это Вы. Молодцом!.. Очень приятно. Вы видите его, непоседу? — обращается он к начальнику штаба, к полковнику Егорову³², так мне хорошо знакомому.

Егоров, как всегда, мило улыбается сквозь пенсне и жмет мне руку.

— Ну, на тачанке сейчас тут того, — вдруг говорит мне Науменко, — ведь мы приготовились к драпу. Опять наседает конница красных. Только что была тревога. Одна моя дивизия здесь, а 2-я генерала Фостикова³³ где-то впереди. Если он не отобьет, то мы сейчас же сматываемся отсюда. И Вам советую сесть в седло, — закончил он.

И потом, взяв меня под руку, отводит в сторону и спрашивает:

— Ну, что там в тылу? Каково настроение? Что говорят? Налажена ли эвакуация семейств?

Все эти вопросы были для меня неожиданны и неведомы, почему я и ответил:

— Ничего не знаю... Я прибыл воевать, а в тылу все спокойно.

Тут же от генерала Фостикова получено было донесение «с мельницы», что красные отбиты, все спокойно, можно возвращаться на квартиры. Науменко сразу же прояснел:

— Ну, пойдемте ко мне. Поговорим еще там и напьемся чаю.

Мы в его штаб-квартире, в очень большом доме какого-то местного

богача. Генерал Науменко уже рад и весел, что «красные отбиты», стал мил и разговорчив.

— Чаю полковнику! — кричит он денщикам и вновь ко мне с вопросами об эвакуации, что меня удивило.

Я был молод, холост, верил, что это наш временный военный неуспех, и, конечно, ни о какой эвакуации и не думал. Он был откровенен о неустойчивом настроении некоторых полков и подкупал меня своей искренностью. Я почувствовал, что прибыл в родную семью и был обласкан самим генералом Науменко.

— У нас вакантный 1-й Лабинский полк, — говорит он, — но я это передам уже исключительно на усмотрение начальника дивизии генерала Фостикова.