Лабиринт

Камера считалась привилегированной. Если в большинство других набивали арестованных, как селедок в бочку, то в нашей имелось даже одно свободное место. «Сидеть здесь можно!» — сказал Женька, переведенный из общей камеры на сорок человек. Попадали сюда по очень большому блату. У меня такового не имелось. Лишь впоследствии я понял, меня сунули сюда из-за особого контроля, под которым держалось дело. Тогда же я стал понимать, почему меня до смерти не забили в своем кабинете тесть и его генерал-бульдог.

Тестя, как опытного практика, тянули на высокий пост в правительство. Полагали, что такие люди смогут вытащить из грязи разваленную российскую экономику. Тесть соглашался принять портфель заместителя министра. Его фирма крепко стояла на ногах, а новая должность сулила большие перспективы. Шум вокруг моего убийства ему был совсем не нужен. Тесть решил, что выиграет, если дело получит законную огласку, а в глазах общественности он будет выглядеть жертвой криминала. Процесс должен был также отвлечь внимание от некоторых темных дел, в которые влез концерн тестя.

Все в камере, кроме меня, получали с воли передачи. Никто ни у кого ничего не отбирал. Но я заметил, что каждый отделял лучшие куски и приносил Надыму. Иногда Надым отказывался, иногда подарки принимал. Спасибо не говорил. Кивал в сторону тумбочки:

— Положи вон туда.

«Не верь, не бойся, не проси!» — я изо всех сил пытался соблюдать эту старую лагерную заповедь. Я ни у кого ничего не просил. Мне доставались почти нетронутые пайки каши, супа, серого тюремного хлеба. Я давился, глотая безвкусную ячку, стараясь не видеть, как рядом пережевывают копченую колбасу, хрустят печеньем и пьют хороший чай. Иногда предлагали куски и мне, но, как правило, я отказывался. Не хотел попадать в зависимость. Да и ни с кем в камере я близко не сошелся. Звездинский был мне противен своей болтовней и заискиванием перед Надымом, а Борман и Женька вызывали чувство брезгливости. Жвачные животные!

Впрочем, и мне дали в камере очень точную оценку. Однажды меня подозвал в свой угол Надым и, угостив сигаретой, стал расспрашивать о жизни. Врать авторитету было нельзя, и я рассказал ему почти все. Кроме убийства.

— А что там произошло в квартире, я не знаю. Скорее всего, жена застрелилась сама.

— Ну ты хлюст! — негромко засмеялся Надым. — Жена тебя любила, а ты ее чик — и готово! Даже о дочке не подумал. Хлю-ю-ст… Ну, иди. С тобой все ясно.

Следствие шло интенсивно. Уже в первую неделю меня свозили на место убийства и провели очную ставку с Ириной. Она все отрицала, заявляя, что мою жену не убивала, а в тот день находилась дома.

— Зря упираетесь, — сказал следователь прокуратуры по особо важным делам. — Это вам ничего не даст. Подельник во всем сознался.

Подельник, значит, я. Следователь, кучерявый, с широкой залысиной через лоб, угощал Ирину и меня сигаретами и даже распорядился снять наручники. Ирина, глубоко затягиваясь, аккуратно стряхивала пепел.

— Подельник сознался бы в чем угодно. Поглядите, у него еще синяки не сошли. Если бы вас так молотили, вы бы о своих всех любовницах мгновенно рассказали.

Ирина за эти дни осунулась, но стала еще привлекательнее. Красивая женщина со светло-пепельными волосами весело смотрела на следователя, и тому было приятно, что его принимают за настоящего мужчину, имевшего кучу любовниц.

Следователю за сорок. Одутловатое лицо с мелкими крапинками веснушек, светло-голубые глаза и старый форменный китель с одной звездой. Трудяга, разгребающий столичную грязь. За это он получает зарплату, иногда премии. Все. Начальство в свои ряды его не двигает. Начальником может работать любой, а вот чтобы стать хорошим следователем, нужен талант. Следователя, который ведет дело, зовут Эдуард Васильевич. В детстве называли Эдиком. Подходящее имя для музыканта или актера. И фамилия подходящая — Коренев. Утонченный, бледно-красивый Ихтиандр, любимец девочек из когда-то нашумевшего фильма «Человек-амфибия». Фамилия не вяжется с простоватым носом-лепешкой и перхотью на воротнике мундира, хотя Эдуард Васильевич далеко не простак.

— Может, и рассказал бы, — согласился следователь. — Кстати, подследственный Ермаков не заявлял, что его избивали.

— Конечно, он сам себя молотил.

— При задержании всякое бывает. Ермаков пытался скрыться, целился в охранников из газового пистолета, очень похожего на настоящий.

Коренев достал из ящика письменного стола импортный «кольт», который я возил в бардачке и который был действительно похож на боевой пистолет. Темные глаза следователя перебегали с моего лица на лицо Ирины, скользнули по ее легкой блузке и джинсам, туго обтягивающим бедра.

— Саня, не надо наговаривать на себя и на меня. Там, в доме, тебя били, но здесь люди вежливые…

Следователь протестующе замахал рукой.

— Отвечайте только на вопросы.

— Признаваться в несуществующем убийстве я не собираюсь, — перебила его Ирина.