Лабиринт

— Да, мы приветствуем всякую критику, но следует отличать ее от злопыхательского критиканства... Рогачев, спекулируя именем великого Белинского, предпринял попытку облить грязью творчество выдающегося советского писателя... А как изобразили в своей претенциозной статье Бугров и Иноземцева советскую школу, богатую замечательными традициями, воспитавшую не одно поколение?..

Машенька сидела впереди, низко пригнув голову и сдавив пальцами виски. Ее ухо, выбившись из-под пушистой пряди, горело, как будто его натерли снегом. Дима Рогачев невозмутимо записывал что-то в тетрадке, готовясь к ответу. Я видел, как нетерпеливо ерзает Сергей, как терзается, сжимая и разжимая сухие кулачки, Оля Чижик, как хмуро усмехается Полковник. Женька Колобов, комсорг четвертого курса, который вместе с Караваевым собирал подписи, ободряюще подмигнул мне. С протяжным вздохом обернулась Катя Полуярова...

— Но, к счастью, в самой студенческой среде нашлись здоровые силы, которые дали подобающий отпор ретивым критикам...

Это Варя дала нам подобающий отпор... Я чаще всех смотрел на Варю, на ее утиный профиль с вытянутым носиком. Она, по-моему, даже не моргнула ни разу, слушая Гошина. Слушала она истово. Слушала, приоткрыв рот, блестя доверчивыми жестокими глазами. Не Гошин, не Аркадий Витальевич стоял перед ней — перед нею были партия, государство, народ, недаром эти слова так завораживающе-часто мелькали в его речи. Но если бы только Варя! Если бы только она подчинилась магии этих слов, в которые, как в яркий плащ, завернулся маленький издерганный человечек с громким голосом и ясным бесстыдным взглядом!..

Вот тут-то я и понял — мы ничего не докажем... Не сумеем доказать!..

— Оставим умные разговоры дуракам!— сказал Кит.— Истинные мудрецы всегда говорят глупости — в них все-таки больше смысла!

— Парадокс!— завопил Марахлевский и, вскакивая, толкнул зазвеневший стеклом стол.— Оскар Уайльд, встань и ляг! Руку, Кит!

— А забавно,— сказал Самоукин, закусывая огурцом.— В иные времена и правда в глупости больше смысла. Не даром шуты всех умных учили...

Олег был признанным тамадой. Он сжал одной рукой Машино запястье, другой позвякал ножом о тарелку.

— Конкурс на самую большую глупость! Сужу я! Победитель награждается медалью имени Оскара Уайльда!

Поднялся шум, за возбужденными криками ничего не было слышно, пока кто-то не потребовал соблюдения очередности.

— Самая большая глупость — это слон!

— Слоны не так уж глупы!..

— Самая большая глупость — это любовь!

— Банально!

— Плоско!

— Самая большая глупость — это искусство,— глубокомысленно изрек Кит, взглянув на Марахлевского. Тот затряс кудлатой башкой:

— Глупость — думать, что ты понимаешь что-то в искусстве!

Я налил себе в стопку и медленно выпил. Я бы ушел, не будь здесь Маши. Я ждал момента, когда можно будет ее увести. Я смотрел на ее разгоряченное, хохочущее, обращенное к Олегу лицо и думал, что надо только не пропустить этот момент...