Лабиринт №7

Прошло два месяца. И была Москва, в которой питерские паребрики превратились в бордюры, а парадные – просто в подъезды. И был отель, где они оказались из-за Бог весть какого стечения обстоятельств.

Она шла навстречу и улыбалась.

– Я уже иду, – сказала она в телефонную трубку. – Ты ждешь?

– Я жду.

– Буду минут через 10, – и не пришла.

Дела, что поделаешь… Полдня он бесился. Бегал по номеру. Выходил на балкон и пялился на улицу. Потом просто бродил по незнакомым переулкам и заводил разговоры со случайными людьми. И чуть не каждые 5 минут таскал из кармана свой сотовый телефон. Тот с электронной точностью констатировал – пропущенных звонков не существует. Нет…

«Зимняя вишня…» Идиотизм!

Он упрямо боролся с желанием набрать ее номер. Удалось.

Подошел вечер, вместе с суетой дня рассеивая и психоз. Но что-то еще оставалось, что-то гнало прочь из тесного гостиничного номера. Он вышел на воздух, вернулся, зашел в ресторан. Там была обычная суета у бара. Танцы. Показная веселость. И она. Она с молодым человеком, его знакомым – знакомым слегка, почти номинально. Сердце забилось судорожно.

Она увидела его и радостно заспешила навстречу. Встретились как родные. Как будто только что разошлись с обещанием встретиться через 5 минут… Нет, через 10.

«Расставаться надо сразу. Вот что …» – подумал он тогда, и улыбнулся, когда она чмокнула его в щеку.

Двадцать минут отвлеченно вежливого разговора он не заметил. «Расставаться надо сразу. Вот что… Быть третьим «на подхвате» – еще куда ни шло. Но «четвертым – лишним» – точно слишком», – эти мысли отпечатались особенно отчетливо, на фоне образовавшегося провала. Лена всегда обескураживала его. Но так!

И все же, улучив момент, он еще раз спросил ее:

– Идем ко мне?

– Прямо сейчас? Замечательно! – улыбнулось она.

Дальше все развивалось по его худшему сценарию.

Выйдя в холл, она вдруг вспомнила:

– Где-то здесь бродит мое Чудовище – я от него всего на часок смылась. Иди вперед – я догоню… И даже не спросила этаж и номер. Он молча двинулся вперед. Окликнуть… Одернуть… Зачем?… Если женщина говорит, что вас любит, совсем необязательно, что она любит только вас.

И все-таки ждал еще минут 15. Усвоил до капли накатившуюся беспомощность. Какая же паскудная штука – надежда! И ни чем ее из себя не вытравить. «Вдруг позвонит»…, – подумал он и сам почти начал набирать цифры на мобильнике. Еще раз поразился собственной глупости и бросил это дело.

Пришлось признать, что все это время он старательно лелеял спрятанную надежду, что любовь к нему все-таки заставит ее вернуться. Вырвет из складывающегося быта. Глупец! «Бытие определяет сознание», – уж в чем, в чем, а в этом материализм безусловно не ошибся.

Он бродил по ночному городу, смотрел вокруг. Она отсутствовала всюду – в осеннем воздухе, в воде, в цветах, которые он не смог ей подарить…

«Странно, – почти вслух проговорил он, – я начинаю любить женщин только тогда, когда они уходят. А до того лишь терплю. Отчего? Я мазохист? В душе. Душой – так вернее. Поэтому я и жду, что меня бросят. А потом тяну расставание – коплю в крови адреналин… Жду, что меня бросят. Дождался!»

Он закрыл глаза и снова увидел ее – всю ее некрасивость: череп с широкими скулами и коротким вздернутым носом. Тело. Нет, тело вспомнить он не смог. Все застилали глаза. Прикрытые глаза, которые подсвечивались изнутри жутким завораживающим пламенем. И губы. Только они могли так прошептать:

«Ты – колдун. Заколдовал меня. Милый! Как я тебя люблю…»

Выходило, что он уже пристрастился к своей тоске. Упивался ею, культивировал, растравлял бесчисленными воспоминаниями, копил взгляды, жесты, улыбки, слова, которых уже не было. Он стал любить тоску ради нее самой. Голод человеческой чувственности утолить невозможно. И оттого сбывшиеся надежды оставляют позади все лучшее. «О счастье мы всегда лишь вспоминаем?» – классик не прав.

Когда все было хорошо, счастье не имело значения. И он чувствовал себя вправе делать и то, и это. Теперь, когда все стало плохо, понял, что вправе быть только таким – самим собой.

В конце концов, печаль и предательство, страдание и насилие надолго остаются в памяти, но все же они бледнеют, выцветают и исчезают, а воспоминания о бликах огня на теле утомленной ласками женщины и звездном небе, под которым бродили тогда, остаются почти неприкасаемыми в пределах единой человеческой жизни. Хотя и эта правда нуждается в поправках и оговорках.

Весь следующий день он провел на диване. Несколько раз пытался уснуть. Не получилось.

«Отчего же я все время бегу от призраков?» – подумал он и произнес вслух:

– Ты забыла, что я не только знаю тебя, но и чувствую, – и чуть позже. – Все кончено. Теперь уже точно. Кончено.

Он еще раз посмотрел в окно на мельтешашие внизу автомобили. Понял, что сам себя наказал за свою сентиментальную глупость. Отключил мобильник. Хотел посетить ресторан, но передумал. Ушел в пространство московских сумерек.

«Bonjour, Tristesse – Здравствуй, Грусть…».