Лабиринт Два: Остается одно: Произвол

«Я обучился свободе не по Марксу, — писал впоследствии о своей юности Камю. — Меня научила ей нищета».

Отец будущего писателя погиб в самом начале первой мировой войны, когда сыну исполнился год. Мать Камю, неграмотная испанка, пережившая своего знаменитого сына, нанималась работать уборщицей. Они жили в бедном предместье Алжира, среди ремесленников и рабочих разных национальностей.

Взгляды Камю на социальное зло с юности сближали его с левыми силами. После прихода Гитлера к власти Камю участвует в антифашистском движении, основанном А.Барбюсом и Р.Ролланом. В конце 1934 года он вступает в коммунистическую партию и остается в ней до 1937 года (вследствие конфликта между коммунистами и алжирскими националистами Камю вышел из партии), ведет пропаганду в мусульманских кругах, возглавляет просветительскую работу Алжирского дома культуры, разделяет энтузиазм сторонников Народного фронта и как журналист антиконформистской алжирской газеты поистине одержим идеалом социальной справедливости.

Нищета, которая окружала Камю в молодые годы, никогда не была для него несчастьем. Она уравновешивалась сказочным богатством алжирской природы, ее морем и солнцем.

«Я находился где-то на полпути между нищетой и солнцем, — писал Камю. — Нищета помешала мне уверовать, будто все благополучно в истории и под солнцем; солнце научило меня, что история это не все. Изменить жизнь — да, но только не мир, который я боготворил».

Средиземноморский дух, связанный с языческой античностью, дух гармонии, меры и красоты витает над молодым Камю. Он с радостью обнаруживает его как в книгах «Яства земные» А.Жида и «Средиземноморское вдохновение» своего философского наставника Ж.Гренье, так и в рассуждениях друзей по Алжиру, молодых прозаиков и поэтов, объединившихся в литературный кружок. В этом кружке при активном участии Камю создается журнал «Берега» с утопической программой воскрешения средиземноморского «язычника», «варвара», который, отвергнув «мертвую цивилизацию» промозглой Европы, исповедует целостность непосредственно-чувственного восприятия мира. Журнал закрылся на третьем номере, но значимость постулата «средиземноморской меры» как надысторической ценности сохраняется для Камю до конца его дней. Со средиземноморским мифом связано представление Камю о счастье, что отразилось как в сборнике эссе «Брачный пир» (1939), так и в первом (не изданном при жизни автора) романе «Счастливая смерть».

«Свежий ветерок, синее небо. Я самозабвенно люблю эту жизнь и хочу безудержно говорить о ней: она внушает мне гордость за мою судьбу — судьбу человека, — писал Камю в очерке «Бракосочетание в Типаса». — Однако мне не раз говорили: тут нечем гордиться. Нет, есть чем: этим солнцем, этим морем, моим сердцем, прыгающим от молодости, моим солоноватым телом и необъятным простором, где в желтых и синих тонах пейзажа сочетаются нежность и величие».

Средиземноморское лицо жизни имеет, однако, трагическую маску. Жизнь молодого Камю подвержена постоянной угрозе: с 1930 года он болен туберкулезом. Болезнь становится фактором, в значительной мере формирующим экзистенциальное мироощущение Камю, одним из доказательств неизбывной трагедии человеческого удела.

Камю много размышляет о смерти, в дневнике признается в том, что боится ее, ищет возможности к ней подготовиться. Камю не верит в бессмертие души. Вместо этого он хочет доказать, что тот, кто был счастлив в жизни, способен к «счастливой смерти». Эта «счастливая смерть» превращается у него в наваждение.

Еще один важный момент, определивший жизненную и творческую судьбу Камю, — он был страстным, запойным читателем. Камю находился под сильным впечатлением от Плотина и Августина (философии которых он посвятил свою дипломную работу), Киркегора и Ницше, Хайдеггера и Шестова. Камю штудирует Достоевского, раздумывает над «Исповедью» Толстого. С особым вниманием читает своих современников и соотечественников: Мальро, Монтерлана, Сент-Экзюпери, Сартра.

В 1938 году Камю еще до встречи и дружбы с Сартром определил разницу между собой и автором «Тошноты». Рецензируя роман Сартра в алжирской печати, Камю писал:

«И герой г-на Сартра, возможно, не выразил смысла своей тоски, поскольку он настаивает на том, что его отталкивает в человеке, вместо того чтобы основывать причины отчаяния на некоторых особенностях его величия».