Лабиринт. Книга 2

Кто он, откуда, как зовут и чем занимается – на эти вопросы Элис не отвечала. Лишь спустя года полтора после рождения сына в один из редких приездов Мэри в Чикаго призналась, что Лукаса она привезла из Мексики – той поездки, что подарила себе после разрыва с "гадким Аланом". Больше Элис не сказала ничего, а Мэри и не спрашивала, отдавая должное подруге, которая в тот судьбоносный день, двадцать восьмого октября, тоже не задавала вопросов.

Нет, кое о чём Элис всё-таки спросила:

– Он тебя обидел?

– Нет. Вовсе нет, что ты! Наоборот, никогда и ни с кем я не была так счастлива, как с Мэттом.

– Тогда почему уезжаешь?

– Потому что моё счастье конечно во времени. Уход Мэтта я бы не пережила.

– Тебе же плохо, Мэри.

– Мне не плохо. Мне чудовищно плохо. Но я справляюсь.

– По-моему, ты совершаешь ошибку.

– Ты видела его, Элис. Ошибкой было впускать такого мужчину в свою жизнь.

– Но что, если...

– У меня нет ни единого шанса на "если" с Мэттом Крайтоном.

– Если, – Элис сделал ударение на первом слове, – он придёт сюда, я скажу правду.

– Я слишком тебя люблю, чтобы просить об обратном.

Вот на этих словах Элис и расплакалась. А Мэри нет. Её слёзы, так же как и кровоточащая половинка сердца, остались на втором этаже залитого солнца пентхауса на западном берегу озера Мичиган.

Он долго целовал её перед уходом. Мэри тешила себя надеждой, что это из-за предчувствия. Всё-таки сто пятьдесят два часа вместе – это не шутки! Шесть ужинов, шесть обедов и шесть завтраков. Нет, с сегодняшним – семь. Шесть ночей, когда они лежали бок о бок после нескончаемого числа занятия любовью. Шесть ночей, в которых она просыпалась и долго смотрела на него под аккомпанемент своего плачущего от тоски сердца. Лёжа в его объятиях, Мэри уже тосковала по Мэтту и, будучи с ним, потихоньку училась жить без.

Она ни разу не покривила душой, говоря Элис, что была счастлива в эту неделю. Рядом с Мэттом – да. Но в те моменты, когда она оставалась одна, Мэри еле себя выносила. Ложь, в которой она жила и в которой испачкала их с Мэттом отношения, была поистине библейских масштабов. Она лгала о своих истинных чувствах, ловко скрывая их за наносным фасадом жизнерадостности и беззаботности. Перепуганная ранее неведомыми страстями, в дополнение к шаблонным представлениям об отношениях, взятых из фильмов, сериалов и подслушанных разговоров, Мэри инстинктивно приняла на себя роль той, кем никогда не была, но кого желал видеть рядом с собой любой мужчина: нетребовательной, не доставляющей ни малейшего беспокойства, всегда и на всё согласной, лёгкой и отзывчивой любовницы. И, кажется, Мэтта это привело в восторг.

Именно поэтому она ничего ему о себе не рассказывала. Да и не было что рассказывать: всё, что случилось с ней до Мэтта, казалось несущественным и мелким. Будто и не жила она вовсе. Всякий раз, умирая и воскресая в его объятиях, Мэри испытывала эмоциональный катарсис. И именно в минуты самого большого наслаждения в своей жизни она была уязвима. Сколько раз ей хотелось выплеснуть то, что лежало на поверхности, но всякий раз, когда признание вот-вот должно было сорваться с губ, Мэри останавливалась. Лишь шептала слова благодарности, вкладывая в них совершенно иной смысл. Её лихорадочное "спасибо", когда она прижималась к Мэтту после пережитого оргазма, было ничем иным как "я люблю тебя".

"Так люблю, что мне больно. Мне страшно, потому что любовь к тебе меня сжигает. Я умираю всякий раз, когда ты выпускаешь меня из рук. Я воскресаю, когда ты меня касаешься. Через несколько дней ты закончишь наши отношения, и от меня останется пустая оболочка. Но я не хочу, не буду, не собираюсь об этом думать прямо сейчас. Сейчас я счастлива. Мне легко, свободно, мне ничего не нужно, только бы ты ещё раз посмотрел на меня хоть мельком. Твоя улыбка – моя лучшая награда. Твой взгляд из-под тяжёлых век, твои в одно мгновение потемневшие глаза – вот мои тридцать серебряников, за которые я себя продаю. Жаль только, что для тебя это всего лишь пробная покупка, и скоро ты вернёшь меня за ненадобностью".

Может, потому что Мэри играла сама, ей удалось убедить себя в том, что и Мэтт с ней играет в ту же лёгкость и непосредственность. Как же просто было поверить, что и для него нет ничего желаннее, чем проводить с ней время, радовать её и баловать.

Вторник они провели в постели. Даже ели там же. Но больше всего занимались изучением друг друга. На Мэри не осталось ни одного сантиметра, которого бы ни коснулся Мэтт – губами ли, пальцами, взглядом. По всему телу он оставил свои отметки: жаркие, влажные, горящие. Мэтт зататуировал её собой, и не то чтобы она возражала. Наоборот, при первой же возможности сделала с ним то же самое.