Лабиринт Мечтающих Книг

– Да, – сказал Кородиак. – Это такой вид юмора, который мы используем в нашей скромной рекламе. На приглашении что-то написано, но невидимыми чернилами. Не имеет никакого значения, какому сотруднику Невидимого театра вы предъявите это приглашение – он это поймет. И еще кое-что: даже если вас будет раздирать любопытство, вам следует побороть в себе искушение увидеть послание, которое на нем написано. Дождитесь, пока не окажетесь на спектакле! Вы обещаете это слепому? Это очень важно, так как во много раз увеличит ваше удовольствие от Невидимого театра.

– Конечно! – пообещал я. – Я буду строго придерживаться этого правила. Как я могу вас отблагодарить?

– Абсолютно никак. Невидимый театр не преследует никаких коммерческих целей. Вход у нас тоже бесплатный. Просто будьте завтра ровно в девять часов утра у входа в «Щупальце каракатицы». Вы знаете этот магазин?

– Да, я знаю его очень хорошо.

– Тогда приходите туда! Экипаж Невидимого театра там вас и заберет. – Кородиак поднял голову. – Вы слышите?

– Вы имеете в виду шум снизу?

– Да. Теперь конец покою. Закончилось утреннее представление, и сейчас сюда придут почитатели, принесут букеты цветов и что-нибудь еще, потому что они считают, что в театре так полагается. Но вместе с успехом приходят и обязательства. Мой недуг, к счастью, позволяет мне не слишком часто следовать подобным пожеланиям зрителей. Большей частью мне не особенно досаждают. Даже самое примитивное общество проявляет естественное уважение к слепому, вам это известно?

Я, по меньшей мере, не знал, следовало ли это понимать как скромное указание на то, что я сверх всякой меры злоупотребил временем Кородиака. Но я толковал это именно таким образом и не обижался на него. Так как и мои резервы были уже исчерпаны. Это был не особенно долгий разговор, но мне, тем не менее, требовалось его переварить. Позади меня этаж, кажется, заполнялся персоналом. Я слышал топот и смех. Сейчас я вновь буду загораживать дорогу, и меня опять будут пихать недовольные гномы или восторженные почитатели. Поэтому мне лучше удалиться поскорее самому, прежде чем меня выкинут отсюда. Какое-то время я еще размышлял, не следует ли мне все же назвать себя. Поскольку беседа была очень приятной, и мне бы доставило удовольствие в свою очередь удивить Кородиака. Но мне не хватало мужества. К тому же, возможно, наша встреча была не последней. Мои ноги ослабели, и я ощущал в них дрожь.

– Большое спасибо за содержательную беседу, – сказал я.

– Не опаздывайте завтра, экипаж заедет за вами вовремя! – напомнил мне Кородиак. – Запомните: опоздавших пассажиров не забирают. И второго приглашения не будет.

Потом он отвернулся от меня и направился в обратный путь, в свою увитую веревками империю.

– Вообще-то, – сказал он при этом, – моей породе наиболее свойственна слепота. Осязание у нас вообще самое выраженное чувство, возможно, благодаря нашим многочисленным пальцам. – Он остановился и еще раз повернул голову в мою сторону. – Но иногда… особенно когда становится совершенно тихо, мне хочется, чтобы у меня опять появились глаза! Потому что тогда мои куклы на меня самого наводят страх. Эти звуки, вы знаете? Щелчок здесь, скрип там. А иногда мне даже кажется, что они что-то шепчут или хихикают. Я затратил так много времени и сил на то, чтобы сделать моих кукол живыми, что порою и сам думаю, что мне это удалось. – Он опять тихо засмеялся.

И только сейчас я понял: вся эта мастерская была Кородиаком. Сеть из веревок была его зрительным нервом, инструменты и струбцины были его удлиненными руками. Чертежи и эскизы были его увеличенным мозгом. Куклы и механизмы – его воплощенными снами и идеями. А может быть, и кошмарными сновидениями. Только благодаря этой добровольной ссылке Цирк «Максимус» мог продолжать свое существование, и только в этой тюрьме одиночества мог существовать слепой монарх Кородиак Смейк. Если бы он покинул это помещение, он бы погиб, как паук без паутины. И хотя я в действительности не знал, в чем, собственно говоря, заключается его вклад в создание Невидимого театра, и несмотря на то, что я узнал нечто странное о Цирке «Максимус», мое восхищение маэстро и его творчеством сохранилось, хотя я больше не завидовал ему. Цена, которую ему пришлось заплатить за свою гениальность, была слишком высока. И никакие аплодисменты в мире не могли это компенсировать. Это было печальное зрелище – смотреть, как он, цепляясь за веревки, удаляется назад, в глубину своей мастерской, где мгновенно вновь обретет ту саму неподвижность, в которой я его и застал.

Невидимый театр