Лабиринт Мечтающих Книг

Антикварный магазин Кибитцера тоже относился к тем объектам, которым посчастливилось и которых пощадил огонь. И с тех пор в его внешнем облике ничего не изменилось. Хахмед, очевидно, все еще специализировался на курсивных шрифтах легендарного верховного эйдеита, профессора, доктора Абдула Соловеймара. Роскошное издание его сомнительного произведения «Прирученная темнота» было выставлено в витрине – и больше ничего. Судя по внешнему виду лавки, Кибитцер стал уже совсем старым. Чего же я тогда так опасался?

Какими сердечными, дружескими и плодотворными были наши отношения в течение многих лет! После того, как я уехал из города, мы писали друг другу длиннющие письма, в которых страстно полемизировали по поводу литературы, искусства, науки и философии, при этом мы по моей инициативе категорически избегали темы Книгорода. Я мог бы собрать целые тома с этой содержательной перепиской, в которой участвовало четыре мозга. Во время моих длительных поездок я отправлял письма Кибитцеру из всех уголков Цамонии. Это была переписка, исполненная блистательного мастерства и искрометного остроумия. Переписку Аиганна Гольго фон Фентвега с Хедлиром фон Лиррфишем я бы назвал абсолютно пошлой по сравнению с нашей – не сочтите это сравнение дерзким.

Но потом… Ну да, потом пришел успех. Мой успех. А с ним – слава, боже мой, и вскоре я стал посвящать больше времени ответам на письма почитателей и вручению мне премий, чем поддержанию старой дружбы. Наша переписка стала более скудной, а мое литературное творчество – наоборот – все более бурным. Потом Кибитцер в своих единичных письмах позволил себе пару раз подвергнуть критике мои произведения, сначала мягко, потом более откровенно. По его мнению, я писал слишком много и все более небрежно. Сначала я ответил шуткой, лишь мягко обороняясь, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Затем, когда Хахмед повторил и конкретизировал свои упреки, вероятно, с дружескими намерениями, я отреагировал на это с нескрываемой резкостью. И, наконец, когда он упрямо стал настаивать на том, что я потерял Орм, я стал смотреть на него сверху вниз. Что здесь скажешь? Слово за слово. Тон стал более обидным и более обидчивым, а потом наша переписка оборвалась окончательно. Я все еще помню мою последнюю фразу, адресованную ему: «Меня переполняет смех, когда я смотрю с высоты моих огромных тиражей на твою убогую стилистику, третьеклассный обладатель тройного мозга!»

Последние слова были подлым и довольно чувствительным ударом в спину, который имел своей целью уколоть Кибитцера тем, что он всего лишь эйдеит категории «три мозга», а не «пять» или «шесть», как многие из его собратьев. И уж тем более не «семь», как его идол – знаменитый профессор Соловеймар.

Цель была достигнута, так как после этого он не написал мне ни одного письма. Ни одной строчки. Ни одной почтовой открытки. А что сделал я? Ничего. В течение всего этого времени я не удосужился должным образом извиниться перед Хахмедом за этот удар ниже пояса. В течение ста лет! И теперь я стоял перед входом в его антикварную лавку и от волнения теребил край моего плаща.

«Мой дорогоооой Хахмед! – репетировал я мысленно свою речь. – Разве ты не получал мои последние письма? Цамонийская почта всегда была ненадежной».

Нет, только никакой лжи! Эйдеиты умеют читать чужие мысли!

Лучше сохранять холодность? Потому что я вообще-то не испытывал никакого чувства вины, не так ли? Он писал мне столь же редко, что и я ему. Он задел мою гордость и был виновен в сложившейся ситуации как минимум в той же степени, что и я, упрямый осел! Итак, абсолютное хладнокровие.

«Добрый день, господин доктор… Как твое драгоценное здоровье?»

Вздор. Это глупо. И не мой стиль. Может быть, лучше нарочито приветливый тон? Как будто вовсе ничего не произошло:

«Привет, Кибитцер, старый хрыч! Давно не виделись, да? Ха-ха-ха!»

Нет, это было слишком грубо. Мы, в конце концов, были хорошими друзьями. Были. Но все же. Нет, тогда лучше сразу перейти к личным отношениям. Осыпать его упреками. Перейти в наступление:

«Хахмед, ах, Хахмед! Дружище, почему ты забыл меня?»

А потом: долгий безмолвный, полный упреков взгляд, распростертые объятия и слезы в глазах.

Точно, это все! Мелодраматическая сцена! Это хорошо! Я потер уголки глаз, чтобы вызвать слезотечение.

– Ну, входи же, – произнес тихий, тонкий голос в моей голове.

– Что? – спросил я озадаченно.

– Я наблюдаю за тобой уже полчаса, Хильдегунст. Ты основательно прибавил в бедрах, мой дорогой! Так входи же, наконец! И перестань теребить свой плащ!