Лабиринт Мёнина

Несколько коротких кварталов, знакомая стеклянная дверь, уютный желтый свет лампы под плетеным абажуром. Ласковый аромат цветочного чая, сладостное удушье кофейной пыли, густые табачные облака под потолком, перестук льдинок в бокалах с крепкими напитками, неизменные нарды и бесконечные разговоры, которые стали единственным внятным смыслом моего призрачного бытия. На дружескую болтовню расходовались все душевные силы, что, безусловно, было мне только на руку: я физически не мог тосковать, как не смог бы, скажем, поднять в воздух товарный состав или взять на руки новорожденного слоненка.

Дома я укладывался в постель, сладко потягивался и засыпал – крепко и без сновидений. С непривычки мне поначалу казалось, что я сплю всего несколько минут в сутки, но, сверив свои впечатления с Альфой, которая видела меня и в конце дня и почти сразу после пробуждения, я убедился, что стал редкостным засоней. Что ж, все к лучшему. «Солдат спит – служба идет».

Новые приятели понемногу открывали мне свои странные тайны.

Серьезная, спокойная красавица Клер, обладательница тонких запястий, оленьих глаз, высоких скул и звонких браслетов, однажды со снисходительной, словно речь шла о давних школьных проказах, улыбкой поведала мне, что в прежней жизни убила не менее сотни человек.

– Вы были наемным убийцей? – опешил я.

– Нет, что вы, Макс. Это была не профессия. Так, любительство. Просто я слишком серьезно относилась к поэзии.

– Если вы убивали плохих поэтов, сто – это слишком мало; если же гениальных, цифра чересчур велика, – заметил я.

Клер оживилась.

– Вы все очень правильно понимаете, – она дружески сжала мою руку, чего за ней прежде не водилось. – «Сто – слишком мало» – о, еще бы! Но у меня не было задачи убить всех плохих поэтов. Я – здравомыслящий человек и прекрасно понимала, что это невозможно. Но плохой поэт – это полбеды. Существуют гораздо более опасные типы. Они пишут стихи к именинам, свадьбам и юбилеям. Стихи ко дню окончания средней школы. Стихи в честь Пасхи. Высокопарные стихи по поводу всякого торжества, какое только может случиться в их бессмысленной жизни.

– Знаю, как же, – хмыкнул я. – И этих безобидных дурачков вы убивали?

– Именно эти безобидные дурачки уничтожили магическую составляющую поэзии, – жестко сказала Клер. – Их трудами поэзия стала обычной ритмически организованной речью. Эта разрушительная техника описана еще в Библии и называется «поминать всуе». Понимаете ли вы, что это значит – потерять магическую составляющую?

– Догадываюсь, – горько усмехнулся я. – Я сам, кажется, потерял свою «магическую составляющую».

Впрочем, горечь моя прошла почти сразу. Секунду спустя я и сам удивлялся собственному пафосу.

– Вам виднее, – сухо заметила Клер. – Но речь сейчас идет не о вас, а о поэзии. В юности я была достаточно наивна, чтобы полагать, будто дело еще можно поправить.

– Вы убивали людей, которые писали стишки к праздникам? – уточнил я.

– К праздникам и не только… Но суть вы уловили верно.

– И вас не поймали? – недоверчиво спросил я.

– С чего бы? – она пожала плечами. – Меня невозможно было заподозрить. С точки зрения следствия, у меня не было решительно никаких побудительных мотивов. В нескольких случаях их смерть была мне чрезвычайно невыгодна: ущемлялись мои материальные, карьерные и прочие интересы. К тому же я была очень ловка и осторожна – сейчас сама удивляюсь.

– И чем это закончилось? – осторожно поинтересовалсяя.

– Как видите, ничем. Поэзия так и осталась ритмически организованной человеческой речью. Сотня трупов ничего не изменила. Мне следовало родиться на тысячу лет раньше: тогда еще можно было что-то исправить… Когда я поняла это, я занялась другими вещами.

– А сами-то вы писали стихи? – бестактно спросил я.

– Да. Недостаточно плохие, чтобы наложить на себя руки, – невозмутимо парировала Клер. – Но читать я их вам не буду. Не время, не место. Да и не нужны вам стихи – ни мои, ни чьи-то еще.

У меня на языке уже крутился вопрос: как ее-то занесло в Тихий Город и много ли народу помнит ее за пределами этого призрачного Мира, но я вовремя вспомнил, что Альфа предостерегала меня от разговоров на эту тему.

В течение нескольких вечеров после этого разговора я пожирал Клер глазами, пытаясь вообразить себе, как она подсыпает яд в бокал незадачливого сочинителя или таится с охотничьим ружьем в глубине чужого сада… Но любопытство мое довольно быстро угасло. И не потому, что Клер перестала казаться мне загадочной и интригующей. Дело было не в ней, а во мне. Я утратил способность испытывать искренний интерес к чему бы то ни было. Печальных доказательств тому я собрал великое множество.

Бородатый Сэмюэль, флегматичный, приветливый и, кажется, бесконечно добродушный от природы дядька, поведал мне, что в прошлом принадлежал к тайному братству Бешеных Псов. Члены братства стремились к «прижизненной трансформации духа и тела»; основной рецепт самосовершенствования, изложенный Сэмюэлем, мог бы шокировать кого угодно.