Лабиринт мертвеца

Папа изредка брал мои карточки, считал их забавными. Вот в прошлом году мне пришла открытка с фотографией финской сборной, праздновавшей победу на чемпионате мира по хоккею. Марка на ней была соответствующая: финский хоккеист каким-то невероятным броском из-за ворот забивает гол сборной России, и шайба ещё не упала на лёд и хорошо видна за спиной нашего вратаря. На оборотной стороне было написано: «Привет из Тампере, Финляндия! Марка посвящена голу Микаэля Гранлунда, и это самый красивый гол в истории чемпионатов мира. Тогда, 13 мая, мы победили Россию! 3:0! Мы во второй раз в истории взяли золотые медали. И больше мне сказать нечего». Открытка привела папу в восторг. Он говорил, что подписанные и отправленные карточки – лаконичные, а потому наилучшие свидетели эпохи. Ту открытку с хоккеистами он показал чуть ли не всем друзьям. Кажется, сейчас нашёл что-то забавное и в моей новой открытке.

Я прошла в кабинет и села на подлокотник. Папа сказал, что изначально заинтересовался самим конвертом с портретом Майн Рида, своего любимого детского писателя. Конверт вышел в серии «Деятели мировой культуры», а там вся серия была с портретами. За Майн Ридом – молоденьким, с тоненькой бородкой и завитыми усиками – виднелся воинственный индеец на неосёдланной лошади. Индеец держал в поднятой руке ружьё и призывно смотрел назад, на кого-то скрытого за головой писателя. Папа открыл конверт, рассчитывая и на открытке увидеть Майн Рида, однако обнаружил нечто куда более занимательное. Я молча следила, как он бережно сгибает карточку, как ведёт по лицевой стороне пальцем.

– Ты думаешь… – начала я, не веря собственной догадке.

– Ну?

– Она настоящая?

Папа кивнул:

– Почти уверен.

– То есть это не репродукция?

– Думаю, это оригинал. И ему не меньше века.

– Но…

– Да! И сохранность прекрасная. Ни один уголок не помят.

– Но зачем? Зачем кому-то отправлять мне старинную открытку? Она ведь дорогущая!

– Была дорогущей, пока твой «таджик» не испортил её надписью. Хотя чернила можно свести.

– Ну уж нет! – Я возмутилась и забрала открытку у папы. – Пусть будет такой. С историей!

– Тебе решать, – рассмеялся папа.

Я пересела с подлокотника на пол и уставилась на открытку так, будто увидела её впервые, а папа занялся своими делами. Мы просидели в тишине минут тридцать, и я чуть голову не сломала, гадая, кто отправил мне коллекционную карточку! На открытке подсказок не нашла. Захотела скорее зарегистрировать её, чтобы увидеть профиль отправителя. Может, он всем рассылал подобные сокровища? Получил в наследство от какого-нибудь прадедушки собрание открыток и не догадался об их ценности? Или в посткроссинге завелись щедрые богачи?

Я смотрела на марку с парящим в облаках египетским стервятником и пощипывала себя ногтями за губу Поняла, что не успокоюсь, пока не выясню, действительно ли открытка оригинальная, ведь папа не был в этом полностью уверен. Карточку могли нарочно состарить для красоты. В итоге папа пообещал мне передать открытку в научно-исследовательскую лабораторию, куда отправлял наиболее ценные открытки – те, чьи возраст, тип печати или сохранность требовали документального подтверждения. На радостях я расцеловала папу и весь день ходила счастливая. Осталось дождаться ответа из лаборатории.

Глава вторая Загадка трёх штемпелей

В Великобритании до сих пор встречались почтовые отделения, вот уже сто и даже двести лет принадлежащие какой-нибудь местной семье. Наследники одной фамилии из поколения в поколение принимали и отправляли письма своих соседей и делали это официально, со всеми штемпелями. Жаль, у нас в России такое было невозможно. Я мечтала, чтобы «Ратсхоф» превратился в настоящую почтовую станцию. В нашем семейном отделении не продавалось бы никакой сгущёнки! Никаких сухарей, шоколадок, игрушек и расчудесных кредитов с «невероятно низкой процентной ставкой»! Только открытки, конверты, всякие там коробочки и прочая почтовая упаковка. Ну и чуть-чуть книжек с канцелярией. И мамины пирожные, куда же без них!

«Почтовая станция Ратсхоф» располагалась на первом этаже нашего дома, точнее в пристройке, которую дедушка сколотил ещё в семидесятых. Он подпортил общий вид доставшейся ему виллы, однако у нас в районе таких уродцев хватало, и я не очень-то расстраивалась. Вообще, наш дом появился в конце девятнадцатого века. Его возвели в югенд-стиле, тогда популярном в Кёнигсберге и других немецких городах. Югендстиль ориентировался на естественные природные линии, поэтому у нас почти не было выраженных углов, прямых коридоров, длинных прямоугольных стен – ничего, что упростило бы расстановку мебели, не вырезанной на заказ, а купленной в обычном магазине. Снаружи дом выглядел плавным, окатанным. Крыша волной растекалась по мансарде, где за полукруглым слуховым оконцем пряталась моя комната. А дедушкина пристройка… Ну, это был обычный сарай на четыре стены, четыре угла и с плоской крышей. Папа, посмеиваясь, называл дедушкино творение «наростом Калининграда на теле Кёнигсберга».