Лабиринты

– Ага, не совсем круглая, – говорит он.

– Кусочек куда-то делся, – испуганно бормочет Зему за его спиной.

Трактирщик, вдруг сообразив, что к чему, объявляет:

– Лунное затмение. Это каждый месяц бывает.

– Никогда не видел, – буркает Херменли Цурбрюгген.

– А вы когда смотрели-то на луну или на звезды? – вопрошает трактирщик. – Все вечера просиживаете у меня в трактире, а когда отправляетесь восвояси, луну вам все равно не увидеть, залив глаза-то. А лунное затмение, чтоб вы знали, случается чуть не каждую неделю. – Трактирщик уверяет, что видел однажды луну, от которой осталась только половинка, ни дать ни взять четвертушка сырной головки, а главное, затмение продолжается всего минуту-другую.

– Смотри, темноты прибавляется, – говорит Бинггу, – а луна все меньше и меньше…

Все умолкают, и тут от лесной опушки к ним приближается старик Гайсгразер, в лунном свете он похож на привидение. А свет постепенно убывает.

– Ну что, головы садовые, теперь поняли, почему Ваути Лохер подговорил вас, посулив миллионы, убить Мани нынче ночью, в полнолуние? – злорадно хихикает старик. – Потому что луна нынче треснет пополам, раскалившись от нутряного жара, вот увидите! Я уж сколько раз видел своими глазами, да только еще никогда в воскресенье. Нынче луна расколется на куски и упадет на землю, а куски-то – каждый больше всей Европы! Грядет погибель мира! Вот Лохер и раздает свои миллионы, на что они ему теперь-то? – Старик смеется и от радости прыгает, взметая снег, его сын Луди орет отцу:

– Заткнись!

А Бинггу Коблер точно одержимый бьет топором по стволу, Рес Штирер тоже принимается рубить как с цепи сорвавшись – упрямо, с адской быстротой и силой.

– Прекратить! – в ужасе вопит трактирщик. – Луна исчезает!

Опустив топоры, Бинггу и Рес, как и все остальные, таращатся на луну.

– Да не исчезает она, – говорит Рес, – к ней что-то такое ржавое, бурое вроде прилипло.

– Может, солнце, – предполагает Бинггу Коблер.

– Наверное, это Австралия, – возражает Зему Цурбрюгген. – Кажись, так в школе нас учили.

– Чепуха, – не соглашается Рес Штирер. – Земля же круглая, значит они не могут быть разом там, у себя и тут, на луне, ну эти, которые в Австралии живут, а то они по луне гуляли бы. Это ж дурь.

Крестьяне глазеют на луну. Ее лик с каждой секундой все мрачней и угрюмей, только что она была землисто-коричневой, а вот уже стала ржаво-коричневой, вокруг загораются звезды, которых только что не было, и наконец уже не луна – пылающее, изъеденное жуткими язвами око зловеще взирает с высоты на окрасившийся багрово-красным снег, на крестьян, сжимающих в руках топоры, словно обагренные кровью.

– Вали отсюда, Мани! – рычит трактирщик. – Слышь, вали! – И трактирщик бухается на колени. – Отче наш, иже еси на небесех!

Крестьяне подхватывают молитву:

– Да святится имя Твое…

Только старик Гайсгразер барахтается в снегу.

– Вот лопнет луна, – стращает он, – хлынет гной из ее нутра, и настанет конец света! – Старик вопит, взвизгивает, захлебывается от смеха.

Крестьяне молятся:

– Да приидет царствие Твое…

Мани, видно, не понял, что он свободен, и неподвижно сидит под деревом.

– Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли…

Мани наконец встает на ноги, и в этот миг у края пылающей багровой язвы в черноте неба вспыхивает ослепительно-белая искра.

– Она возвращается! – орет Херменли Цурбрюгген. – Луна возвращается! Луна!

Крестьяне вскидывают головы, гремит общий радостный вопль, все страхи улетучиваются – ослепительно-белая искра превращается в кусок прежней полной луны.

– Руби! – вопит трактирщик.

Рес и Бинггу взмахивают топорами и рубят, удар за ударом, могучими ударами рубят ствол, под которым сидит Мани, привалившись спиной к стволу, вытянув ноги на снегу, призрачно-багровый цвет снега с каждой секундой бледнеет; потом рубят Ноби и Хиргу, луна выступает больше – она все ярче, все великолепнее – из-под кровавой язвы, и та наконец растворяется без следа, а звезды гаснут; теперь рубят Хинтеркрахен, и старый Цурбрюгген, и Эбигер, и Фезер, и Эллен, и Бедельманн, и все остальные, и трактирщик, – каждый подскакивает к дереву, ударяет топором, еще удар, еще; красный бук валится, в эту минуту в вышине опять сияет полная луна, как до затмения, – большая, круглая, кроткая, мирная, льет она с небес серебряный свет.

– Надо вытащить его из-под ствола, – командует трактирщик, – ствол-то страх какой толстенный, Мани, кажись, в лепешку раздавило, сколько я вижу. Да, каша там.

Поэтому трактирщик слегка разочарован, когда в восемь утра, как рассвело, Латчер отказывается взглянуть на труп, сказав, он, мол, верит, что с Мани произошел несчастный случай, ну так чего ради труп осматривать.

Впервые за все время с того вечера, когда он вошел в трактир, явившись из зимнего мрака, Латчер покинул комнату наверху и спустился в трактирную залу. В шубе и сапогах, он сидит за длинным столом и пьет кофе с молоком из огромной чашки, напротив сидят Фрида и Энни. Трактирщик замечает: а руки-то у Латчера вроде трясутся, и вообще он разом постарел, лицо серое, бледное.

– Деньги наверху, – говорит Латчер.