Лабиринты чувств

Новый всадник был чуть ли не вдвое тяжелее Джонни, однако Ва-банк — не какой-нибудь изнеженный племенной хлюпик арабской или орловской породы’ Ему даже нравилось, что можно наконец-то показать всю свою дикую природную силу, силу степей и саванн, в которых паслись его разномастные предки.

А умелую руку седока конек почувствовал с первого же прикосновения.

Квентин, вызвавшись помочь своим однофамильцам, умолчал о том, что десять лет назад, будучи в возрасте Джонни, участвовал в Большом открытом дерби в Вашингтоне. А к ипподромным испытаниям такого ранга допускаются лишь наездники экстра-класса.

Тогда он прошел третьим классическую дистанцию — полторы мили, уступив лишь одному англичанину и одному угрюмому русскому, исчислявшему расстояние не в милях, а в метрах.

Словом, быстро пронестись верхом на Ва-банке через пустырь, громко именуемый здесь «ареной», не составило для него труда.

Сторонники клана Доу заметно приуныли.

Мать и сестры Джонни махали Квентину с трибун белыми платочками. У старика, казалось, даже поубавилось морщин на лице, так он был горд.

…Но вот из вольера начали по одному выпускать быков. А с этими рогатыми чудищами Квентин вообще был знаком только понаслышке.

Правда, будучи в Мадриде, он ходил смотреть корриду, но не смог досидеть до конца: воспринял испанское национальное зрелище как обычную бойню, пусть и приукрашенную красными плащами и живописными костюмами тореро.

Но об этом он тоже никому не сообщил перед началом родео.

…И замелькали горбатые бычьи загривки…
И налились кровью злобные бычьи глаза…
И вздыбили пыль на пустыре смертоносные бычьи копыта…

Свистели в воздухе лассо, и один за другим смелые уайтстоунцы, настоящие мужчины, пытались оседлать этих разозленных зверей, совсем не домашних, а похожих на беспощадных мифических минотавров…

И один за другим падали на землю ковбои, а шпоры на их щегольских сапогах жалобно звякали при этом.

Ирвин Доу!

Ему удалось остаться верхом на быке!

Судьи отсчитывали секунды, а публика, не имеющая секундомеров, многоголосо произносила:

— Одна! Две! Три…

Лишь через восемь секунд звякнули серебряные шпоры. Неплохо, очень неплохо.

Вилли Доу!

Он оказался удачливее брата, продержался двадцать одну секунду.

— Вил-ли! Вил-ли! — торжествующе приветствовали его приверженцы клана.

Что ж, пора.

Перед Квентином мелькнули вывороченные ноздри животного. Он всей кожей ощутил, как от быка повеяло жаром.

Миг — и лассо опутало кривые, как турецкие сабли, рога, проскользнувшие совсем рядом с ребрами безумца, который рискнул вступить в это единоборство сгоряча, без всякой подготовки.

Как он оказался на широкой лоснящейся спине, Квентин и сам не понял. Снизу его немилосердно подбрасывало и било, а он приник к рогатому противнику всем телом, будто обнимал его.

Руки скользили по короткой жесткой шерсти, ухватиться было не за что. Единственное, что оставалось, — это полностью расслабиться и заставить тело повторять все движения быка.

Ощущение времени пропало напрочь. Сколько они борются? Час, день или целый век?

И тут Квентин услыхал отчетливый равномерный звук из нагрудного кармашка: «Тик-так, тики-так…» Ему сразу же стало вторить биение его собственного сердца: «Тук-тук, туки-тук…»

И сразу стало спокойнее, появились даже мысли, хотя и обрывочные: «Я продержусь. Кентавры так легко не сдаются. Они ведь только наполовину люди, а наполовину… кто?… забыл… быки, наверное».

И он сросся с быком, стал его частью.

Когда объявляешь ставку ва-банк, ты просто обязан выиграть! Идет игра не на жизнь, а на смерть. Тройка, семерка, туз! Тройка — это три секунды.

Семерка — семь секунд. Мало! Меньше, чем у Ирвина.

Уильям Доу продержался двадцать одну секунду. Двадцать один — это очко. Квентину не нужно очко, ему должна выпасть единственная счастливая карта — туз.

Разъяренный бык взбрыкнул с особенной злобой и — наконец сбросил ненавистного седока.

Вот она, земля, все ближе…

Пыль в глаза…

Удар!

Говорят, в гадании удар обозначается пиковым тузом. Но — тузом же, не важно, какой масти!

— Две минуты! Сто двадцать секунд! — объявили арбитры, однако их голоса потонули в реве публики.

Победа! Абсолютный рекорд за всю долгую историю славного города Уайтстоуна!

Да здравствует семья Джефферсонов!

Подняться самостоятельно Квентин не смог. У него оказалось несколько серьезных переломов, и под дощатой триумфальной аркой его проносили не на руках, а на медицинских носилках. Нo цветами и маисовыми зернами осыпали по всем правилам: тут чтили давние традиции.

Герой дня смотрел в синее американское небо, откуда сыпались разноцветные лепестки, и думал о постороннем: «А в России обычаи другие. Там зерно бросают на счастье… новобрачным…»

…Как выяснилось позже, часики чудом сохранились в его нагрудном кармане. Только никто, кроме почетного гражданина Уайтстоуна Квентина Джефферсона, не мог слышать их скромного, почти беззвучного тиканья.

Пираты тоже читают газеты.