Лабиринты хаоса

Яэль слабо улыбнулась, и он поцеловал ее в лоб. Они вошли в холл и поднялись на четвертый этаж, к себе в номер. Яэль убрала продукты в мини-бар, насыпала Кардеку еды в новую миску, постелила ему подстилку и взяла кое-что из одежды.

— Хочу принять ванну, — сказала она.

Вернулась она через час, бодрая и полная решимости. Томас едва узнал ее. Лежа в ванне, Яэль заставила себя вернуться к событиям вчерашнего дня, снова и снова прокручивая их в голове, пытаясь поменяться местами с преследователем. Она представила, как гибнет, а он наблюдает за ее мучениями. Вот его лицо, холодные и жестокие глаза. Он доволен — задание выполнено. Он спустился в катакомбы именно за тем, чтобы убить ее. Он был вооружен, а она нет. Томас прав: она едва спаслась, она не убийца. Этот человек сам виноват в своей смерти.

— Что ты собираешься делать со свечой? — спросила она с интересом.

— Хочу проверить, нет ли на ней отпечатков пальцев. Будем молиться, чтобы они там были.

Томас указал на столик в углу комнаты. Он взял пластиковую бутылку, отрезал дно и, отступив пять сантиметров от нижнего края, прорезал отверстие в стенке. Вставил туда кофейную ложку, так чтобы ее ручка торчала наружу, а внизу поставил небольшую горелку. Потом опустил в бутылку черную свечу, подвесив ее на шнурке, и закупорил бутылку. В ложке была какая-то бесцветная густая жидкость.

— Эта цианоакрилатный суперклей, — объяснил он. — Цианоакрилат используют в криминалистике для снятия отпечатков пальцев. Это техника называется окуриванием. Например, если нужно снять отпечатки пальцев в машине, больше не приходится засыпать весь салон специальным порошком. В машине просто закрывают окна и наполняют салон парами цианоакрилата. Сейчас и мы получим эти пары. При температуре 50 градусов клей закипит, начнут выделяться химические вещества, которые осядут на аминокислотах, жировых кислотах и протеинах, оставленных пальцами того, кто прикасался к свече.

— Откуда ты все это знаешь?

— Я ведь журналист, — ответил Томас. — Когда-то я делал репортаж об одном криминалисте и несколько месяцев наблюдал за его работой.

— А если у нас получится, что тогда? Покажем отпечатки полиции?

Томас покачал головой:

— Нет. Я попрошу своего приятеля, он сверит отпечатки с электронной картотекой. Надеюсь, это нам что-нибудь даст, иначе придется искать дальше. В полицию мы пойдем только тогда, когда соберем достаточно доказательств, чтобы убедить их в том, что тебе угрожают и что ты не сумасшедшая.

— А что, если мы ничего не найдем? И не сумеем ничего доказать?

— Смотри не накаркай.

— Ты суеверен? — усмехнулась Яэль, пытаясь скрыть волнение.

— По отцу я ирландец, — ответил Томас, наклоняясь к пластиковой бутылке. — А ирландцы не бывают не суеверными.

Томас открыл банку холодного чая и стал наблюдать, что происходит в бутылке, стенки которой постепенно затуманивались.

— Почему мы остановились именно в этой гостинице? — спросила вдруг Яэль, как будто до нее только что дошло, где они находятся.

— Во-первых, здесь удобно, а во-вторых, вокруг оживленный квартал. Рядом выставочный центр и Дворец спорта, здесь нас сложнее обнаружить. Кроме того, отсюда можно легко доехать куда угодно: улица Вожирар идет через весь город до самого Люксембургского сада. И еще отсюда можно без проблем выбраться на окружную, чтобы уехать из города.

Они позавтракали бутербродами, а Кардек играл с обертками от покупок, лежа на спине и задрав все четыре лапы, и в гостиничном номере было уютно, как дома.

Химический процесс шел целый час, черная свеча висела в прозрачной бутылке. На воске появлялись десятки белых извилистых бороздок. Томас наклонился к бутылке.

— Беспорядочные штрихи наверху — это мои отпечатки. Но я уверен, что оставил их только там. — И решительно добавил: — Сейчас нам остается только верить, что нам повезет и тот, кто оставил отпечатки на свече, состоит на учете в полиции.

22

Из колонок лился звонкий голос Синди Лопер, исполнявшей «Time After Time». Яэль сидела в машине на набережной Орлож и подпевала, хотя не помнила и половины слов. Она ждала Томаса. С одной стороны от нее возвышались османовские[13] фасады, с другой вдоль Сены уходила вдаль вереница старинных фонарей. Вдали виднелась крыша Лувра.

Песня напомнила Яэль о юности, тогда эта мелодия часто звучала на модных радиостанциях. Это было время, полное сомнений, страхов и обид. Что же изменилось с тех пор? Для страхов и обид появились другие поводы, и, конечно, возросло бремя ответственности. Но она не жалела об ушедших годах, в отличие от некоторых ее подруг, которые оплакивали утраченную беззаботность. У Яэль было собственное представление о том, что значит стареть. Хорошо состариться значит избавиться от шипов, которые ранят душу, примириться с собственным прошлым. И вовсе не для того, чтобы лучше выглядеть в глазах других людей или обмануть самого себя, а просто потому, что это действительно лучший способ встретить старость.