Лабиринты надежд

В машине Сид молчал. В отличие от Пламена он выглядел сонным и мрачным. Курорт остался позади, шоссе поднялось на холм, откуда открывался вид на синее озеро и дремлющие в густой зелени особняки. Солнце уже поднялось, но повсюду ещё блестела роса - алмазная россыпь, украсившая праздничный убор земли.

- Чудесные здесь все же места, - вздохнула Лара. - Интересно, чей указующий перст послал меня сюда, и кто из высших затейников организовал нашу встречу?

- Серж Бонован, - в один голос откликнулись мужчины.

- Пока его не канонизируют в святые, я поставлю свечу Деве Марии. В Домском соборе. Ради таких редких праздников, таких ослепительных вспышек и крутится лента серенького, вроде как бы бессмысленного бытия.

- Меня тоже преследует странное чувство - будто происходит что-то очень важное, - сказал Сид. - Мне не удалось уснуть, и когда я увидел Пламена, то почувствовал облегчение... Понимаете? Ну не должны мы были расстаться просто так! Не может быть у длинной, запутанной истории простенький конец.

- И я подумал то же! Вскочил, схватился за голову: нельзя же так! Съездил вчера парню в ухо, получил от него зуботычину и гуд бай! Он родился и вырос за те годы, пока мы медленно шли навстречу друг другу. Мы все-таки шли, Лара! Мы поняли, что больше тянуть нельзя.

- Это ты понял, а я слепо неслась куда-то на привязи у интуиции. Она волокла меня, словно хозяйка за ошейник упирающуюся собачонку... Отлично, что ты прихватил Сиднея. Мы успеем посидеть в ресторанчике. Или...

- Именно. Или, - согласно кивнул Пламен. - Все уже решено, синьора Решетова. Позвольте вашей интуиции и дальше волочить вас за ошейник. Только теперь поводок из рук этой не очень надежной дамы перехватил я.

В открытые окна салона врывались потоки воздуха, взлохмачивая волосы, овевая упругой волной лица, надувая парусом рубашку Пламена и взметая флагом лазурный шарф Лары. У всех троих было такое выражение лица и такой вид, словно они спрыгнули с парашютами и теперь летели навстречу земле. Чудесной, загадочной, полной открытий - той, на которую они ещё не ступали.

*Глава 18

Анжела хворала. Через неделю после Пасхи она почувствовала себя слабой, разбитой, отлежиывалась, пила корвалол, слушая музыку. А потом потеряла сознание. Врачи в местной больнице промыкались десять дней, собирая анализы, делая снимки. При этом значительно переглядывались и обменивались латинскими терминами. Больную показали прибывшему на консультацию из Краснодара профессору. У того, кажется, мнение сложилось определенное, и он поделился им с матерью больной, поскольку других близких у неё не было.

Анжелу выписали. Марья Андреевна сходила в церковь, заказав службу за здравие дочери и расставив свечи всем святым угодникам, в том числе и целителю Пантелеймону. После проделала дальнюю поездку в селенье к знахарке и вернулась с мешочками трав, из которых аккуратно готовила настои.

Июль подходил к концу, стояла страшная жара, в открытые окна влетали огромные зеленые мухи. Анжела лежала на высоких подушках и смотрела на бледное, словно выгоревшее, море, высоко поднимавшееся к горизонту. Слушала Рахманинова и Толкунову, вперемешку. А ещё - мечтала. Думала о том, как здорово спуститься на пляж, тайный, дикий, где частенько за валунами обнимались они с Сашкой, разбежаться, разбрызгивая ногами прохладную упругую воду, и кинуться в неё грудью... Плыть, плыть, плыть, чувствуя, как возвращаются силы, как легко дышит грудь... Плыть к диску заходящего солнца и раствориться в нем... А ещё она вспоминала о писателе Александре Грине, придумавшем чудесную сказку про Алые паруса. Он тоже лежал у окна, одинокий, больной, да к тому же и бедный. Глядел на море и сочинял про дальние края и увлекательные приключения..Жила на берегу моря странная девочка.Все время глядела в море и ждала, что явиться за ней шхуна под Алыми парусами. Сойдет на берег прекрасный юноша, протянет руку, узнав в толпе, и скажет: - Я искал тебя, Ассоль.

Они унесуться вдаль под огненными парусами к своему огромному, никем не виданному счастью...Хорошая сказка. Но только кто может раздать всем счастье? Разве что щедрый Боженька, только не здесь, в юдоли горестей, а там, у себя...

Думая о земле обетованной, завещанной Христом каждому смертному, Анжела начинала напевать. Но не цековные гимны, а все, что помнила, что слышала, что осталось в душе. Напевала чуть слышно, понимая теперь целиком, до конца, те песни, мелодии, слова, которые проходили вскользь, не затрагивая ни ума ни сердца. "Как много девушек хороших, как много ласковых имен..." - звучал в памяти голос Утесова, и почему-то хотелось плакать. А потом "Все стало вокруг голубым и зеленым..","Звать любовь не надо, явиться нежданно...","Бьется в тесной печурке огонь"...И про любовь и про войну, русские, иностранные - всякие песни вспоминала Анжела.