Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом

Оказалось, что Даши не всегда был жизнерадостным и счастливым, как это кажется на первый взгляд. Уже через несколько месяцев после рождения младенца его маму потрясло страшное пророчество. Когда ламы присваивали имя её младшему сыну, они предрекли либо его гибель в пятнадцать лет, либо, если выживет, всемирную известность. Никакой известности ценой такого риска матери, конечно, не было нужно. Хотя Даши, как истинный продолжатель рода кузнецов, подобно богу Прометею укрощающих огонь, был весьма крепок духом и, по его собственному признанию, никогда не испытывал чувство ужаса от мыслей о смерти. О страшном пророчестве он узнал от матери только тогда, когда все опасности и напасти были уже позади. И действительно, именно в пятнадцать лет у юноши совершенно неожиданно произошёл страшный болевой приступ в области желудка и спины, закончившийся прободной язвой. Несмотря на вовремя сделанную первую операцию и две последующие, в конце школы и в институтской юности он ночи напролёт страшно мучился необычно стойкой язвенной болезнью, которая не проходила, несмотря на усилия и врачей, и лам, и даже, что уж греха таить, опытного шамана, предсказавшего ему семилетние страдания с неясным концом, но не сумевшего помочь беде. Дальнейший опыт лечения подтвердил, что и этим то ли ремеслом, то ли искусством разные шаманы владеют неодинаково. Как и в любой профессии, здесь тоже, по-видимому, есть и троечники, и отличники. Дело доходило до того, что из-за страшных болей Даши не мог принимать и переваривать пищу. Как следствие, на него обрушилась опасная худоба и полная потеря сил. Как-то на охоте, недалеко от дома, он в изнеможении упал, не в силах ни встать, ни даже ползти к мотоциклу, где ждал его школьный друг Норбо. С морозом и снегом не пошутишь, и молодой человек уже начал ощущать предсмертную лёгкость, а может быть, и радость избавления от ежедневных страданий. Но ласково обнимавшую его лукавую смерть победила другая могучая сила, которая невидимыми нитями властно удерживала остатки жизни и заставила из последних сил на самом краешке бытия нечеловеческим напряжением воли два раза нажать спасительный курок ружья. Этой могучей силой была любовь к матери и отцу, к дорогим сердцу сёстрам и братьям, к друзьям из родной деревни, с которыми в интернате прошли незабываемые школьные годы, с кем спина к спине не раз отбивали жестокие нападения сельской шпаны, старающейся наказать ребят из единственной в их районе бурятской деревни за «неправильный» разрез глаз, за нескрываемое почитание родного языка и непонятных для юных варваров традиций.

«Они были лихими и ранними…»

Они были лихими и ранними,

Напоказ окружающих ранили,
Вундеркинды, но не в математике,
А в питейно-табачной грамматике.

Близнецы по ухарским привычкам,

Различали друг друга по кличкам,
Для семей не хватило им трезвости,
Не в Христе повзрослели, а в мерзости,
Сбившись в стаи, сивухой дышащие,
Они первыми заняли… кладбище.

По выстрелам Норбо отыскал замерзающего друга и буквально на руках вытащил из лап «владыки холода», цепко хватающего коченеющую добычу. Ему, по-видимому, так же, как и нам, нужны художники, которые работают зимы напролёт, разрисовывая деревья, реки и окна домов, изображая на стекле порой и собственные портреты.

«Приглядись, что рисует мороз…»

Приглядись, что рисует мороз

На оконном стекле? Нет, не розы
И не белые ветви берёз,
А обозы, обозы, обозы…

И не сказочный рой облаков

На оконном стекле серебрится —
То замёрзших в степи мужиков
Бородатые белые лица.

Николай Зиновьев

Одним из таких рисовальщиков и скульпторов ледяных узоров и стал бы Даши, если б не увенчавшиеся успехом упорные поиски другом места выстрелов.