Лабиринты судьбы. Между душой и бизнесом

Поэтому я мягко предложил ей пожить несколько дней в Москве, подождать моего приезда и вместе разобрать ситуацию у её знакомого психолога. В перепалке со мной она настолько нагнетала атмосферу, что найденную мальчишками барсетку (узнала из почты сына) определила, ни много ни мало, как отобранную у кого-то. Обвинила мальчишек фактически в грабеже, а меня – в потворстве ещё и этому. Её мстительная агрессия уже проявилась и в том, что она терроризировала друга Владислава СМС-сообщениями, пугая полицией, подпиской о невыезде (он как раз собирался со своей матерью в Канаду, где ей обещали неплохую работу и чуть ли не вид на жительство) за организацию угона её машины. Я был вынужден успокаивать ещё и Марка. Сын и раньше брал машину, правда, ненадолго. Бури при этом с её стороны ни разу не было. Очевидно, потому, что автомобиль в те разы был не её. Кстати, злосчастная машина когда-то была подарена мной, буквально за несколько месяцев до неожиданного, варварски беззаботного по отношению к детям развода, не говоря уже обо мне.

В общем, на предложение встретиться у психолога в Москве ответа не последовало. В условленное для окончательного согласования похода к психологу время вместо диалога слышались в трубке унылые гудки. Вместе с ними таяли последние надежды на нормальное взаимодействие по отношению к детям, а даст Бог, когда-нибудь и к внукам.

Эпизод, когда после ожесточённого спора на заре наших отношений была принята моя точка зрения, так и остался в нашей жизни единственным. Тогда спор закончился моим предложением расстаться, чтобы ей ехать из Москвы в Иркутск и поступать по-своему, мне же остаться в Москве, а там уж как Бог даст.

Но всего лишь через сутки я услышал по телефону её пылкие признания в любви, а главное – признание неправоты. Нормальная для женщины покладистость. Но дальнейшая жизнь показала, что покладистость была одноразовой и продиктована, очевидно, далеко идущими планами – осуществлением главного бизнес-проекта её жизни с наименованием «замужество». Через неделю выяснилось, что мы ждём ребёнка. И это – без единого обсуждения и согласования. Более того, в начале поездки было сказано, что она планирует рожать только года через четыре, но оказалось, что имелась в виду предыдущая, не очень обеспеченная её семья, где у её гражданского мужа младшему ребёнку не было ещё и года. После начала беременности ни одного извинения за двадцать лет уже не было…

В данном случае я принял решение не допускать её в дом, где живёт сын, до моего приезда. Тем более что у неё с новым гражданским мужем есть хорошая квартира в центре города, а у меня – решение суда о её выселении.

Но не тут-то было. Легко обманув встречающего водителя, она оказалась в доме, где, с моего согласия, занимает немалую площадь, якобы для того, чтобы растить сына, ночуя в доме раза три-четыре в неделю. При этом у неё нет и никогда не было никаких обязанностей: ни коммунальных затрат, ни затрат на домашнее питание, в общем, коммунизм в одной отдельно взятой семье или, вернее сказать, у одного из членов бывшей семьи. Правда, выполняется только половина коммунистического принципа – каждому по потребностям; от каждого по способностям – как-то забылось. Хотя и готовить она мастер, и убираться, но это в другой квартире, в другие дни, для других людей.

Уже восемь лет захожу после работы в свою кухню и вижу грязную посуду, которая ждёт утреннего прихода домработницы. О приготовлении еды нет речи, да и когда. Почти все выходные зимой на горных лыжах, летом на даче и в оздоровительных походах.

Правда, лыжемания начала проходить – возраст всё же. Но лет восемь-десять прошло в компании лыжных нехристей, один из которых осуждён, увы, за убийство. Отозвался этот период сначала в моём стихотворении «Гон»:

Души безжалостно скомкав родные,
Бросила в топку страстей,
Чтоб среди нехристей мчаться по склону
Дамою чёрных мастей.
Бесы в злорадном веселье кружатся,
Сладостен скользкий разгон.
Затормози! Но мольбу заглушает
Всё разрушающий гон.

А через несколько лет написалась и «Горнолыжная мода»: