Лаборатория великих разрушений

Молчание. И потом чей-то едва слышный, слабый голос, который заглушался шумом крови у меня в ушах, проговорил:

— Бегите отсюда! Я давно ждал случая сказать, чтобы вы уходили, потому что не хочу вашей смерти.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру.

Мои глаза, привыкшие к темноте, различили у стены подземелья высокую серую фигуру.

Впрочем, может быть, это была только пыль и паутина. Я подумал, что у меня галлюцинация, вызванная постоянным страхом и напряжением нервов.

— Там никого нет! — сказал я вслух, напрасно стараясь усилить свет звезды, горевшей над столом. И добавил, почти уверенный, что меня никто не слышит: — Я уеду через четыре дня!

— Будет поздно, — ответил тот же тихий голос. — Бог избрал меня слабым орудием для сокрушения козней дьявола и слуг его. Я стар и долго жил здесь, когда еще святое дерево бернардинцев цвело и приносило плоды. Теперь вертоград Господень опустел, здесь разливается адское пламя, но я затушу его своими слабыми высохшими руками.

Слова звучали все громче и громче, но мой страх уже начал проходить, как только я убедился, что имею дело не с фантомом, а с живым человеком, вероятнее всего, с каким-нибудь сумасшедшим монахом, не пожелавшим покинуть монастырь. Серая тень медленно двинулась из слабо освещенного пространства и слилась с древними пыльными стенами. Мне наконец удалось осветить лабораторию, но я никого не увидел. Был ли кто-нибудь здесь? Не схожу ли я, в самом деле, с ума? Или, может быть, это древнее здание, в мрачных подвалах которого загорелся чудесный новый огонь, рождает видения, подобно черной бездонной воде, в которую заглядывает солнце? Не знаю! Дюфуру я решил ничего не рассказывать. Он без того кажется чем-то сильно встревоженным и жалуется на бессонницу.

29-го мая. Сегодня утром я нашел у своих дверей письмо на пожелтевшей бумаге, вложенное в грязный конверт.

Оно без подписи, без обращения и заключает десяток слов, написанных дрожащим неровным почерком:

«Приходите сегодня вечером к трем дубам по дороге в Авиньон, и там увидите свет, победивший тьму».

Я показал это странное послание Дюфуру.

— Вам надо пойти, — сказал он. — Я хорошо знаю это место. Там совершенно открытый холм, на котором из трех дубов, о которых упоминается в старинных хрониках и преданиях, остался только один. Возьмите на всякий случай револьвер, хотя, по моему мнению, вам ничто не может угрожать. Я полагаю, что это пишет тот сумасшедший монах, который, не зная, чем заполнить свое время, по старой привычке следить за каждым шагом своих соседей. Поговорите с этой пыльной мумией и, может быть, она избавит нас от своего назойливого любопытства.

На этих словах Дюфура мои заметки обрываются, и дальше идет ряд бессвязных фраз, которые невозможно прочитать, написанных под влиянием того ужасного события, которое произошло в этот вечер.

Я отправился к «трем дубам» в то время, когда солнце скрывалось за волнистой линией леса. В неподвижном ясном воздухе был разлит тонкий аромат цветущего шиповника и полевых трав. Листья на вершинах дерев стряхивали последние золотые капли и нити, которые исчезали в голубоватом спокойном сумраке. Дорога, покрытая теплой пылью, в которой недавно погасли солнечные искры, делала множество поворотов, но я чувствовал такую радость среди этого простора, что готов был идти без конца. Крутой холм «трех дубов» поднимался на окраине болота, где в чаще тростинка хор лягушек робко и тихо начинал свою страстную песню. Старик-крестьянин в синем жилете с медными пуговицами и в деревянных башмаках косил траву рядом с розоватой водой, покрытой черным кружевом плавающих листьев. Я заговорил с ним о сенокосе, о погоде и все время смотрел на вершину холма, где в неподвижном воздухе застыло исполинское дерево, при взгляде на которое чувствовалось мощное дыхание бури. Впрочем, этот дуб с узловатыми скрюченными ветвями сам был зеленым воплощением сокрушительной бури, воздвигнутым природой над мирной и тихой равниной. От двух его товарищей остались лишь серые пни, похожие на основания обрушенных колонн.

— Вы не знаете, что это за здание? — спросил я у старика, указывая на бывший монастырь и желая узнать мнение окрестных жителей о лаборатории Дюфура.

Крестьянин снял войлочную шляпу и перекрестился.

— Не советую вам подходить к нему близко! В молодости я был матросом и могу сказать вам, что эта каменная громада — самый опасный риф, какой только существует от Кале до Марселя.

— Чем же он опасен?

— Около него христианская душа так же легко погибнет, как судно без руля, попавшее в буруны. Вы, должно быть, приезжий? — продолжал он, переменяя разговор.