Лаборатория зла

Дни пролетали по тому же самому графику, что и раньше – но теперь они были заполнены чем-то иным, и все, что прежде внушало Лере лишь страх и отвращение, ныне являлось для нее местной обыденностью, не несущей ничего предосудительного. Чем больше Лера находилась здесь, тем с большим изумлением задумывалась над тем, какое большое значение имеет то, как мы воспринимаем те или иные вещи, и совпадает ли восприятие вчерашнего дня с восприятием сегодняшнего, точно такого же. И чем больше она задумывалась, тем больше понимала то, что способно сотворить с человеком его собственное воспаленное воображение. Казалось бы, человек загнан в ловушку, он отчаянно пытается вырваться, охваченный гневом и страхом, изо всех сил пытаясь предотвратить собственное смертоубийство, он тратит на это столько энергии, истощает весь свой внутренний запал, который продолжает рваться восполнить свои энергетические ресурсы для того, чтобы возобновить свою борьбу, чтобы не сдаться – а оказывается на самом деле, что человек ведет эту борьбу совершенно зря, виной всему – всего лишь неверное толкование событий, а значит – человек борется, по сути дела, с самим собой, и борьба эта, помимо истощения, ничего не приносит. И какой же ужас появляется в тот самый момент, когда человек начинает понимать, что с ним произошло, когда он начинает интерпретировать происходящие события совершенно по-другому! Болезнь меняет угол зрения, и как поражаемся мы, когда фокус нашего внутреннего глаза ставят на место. Подумать только – Лера столько времени провела в заблуждении – она уже почти два месяца находилась здесь, в этих стенах, листья за окном постепенно сменил пейзаж ранней зимы, и весь период этих перемен Лера отчаянно пыталась спасти себя, а оказалось все гораздо проще, чем ей представлялось с самого начала – просто осколок от зеркала Снежной Королевы попал ей в глаз, а сейчас выпал, и вещи тут же встали на свои места – и все. Но все же порез от осколка немножко давал о себе знать в виде неустойчивости настроения и неуверенности в рациональности суждений, а потому Лера абсолютно не торопила врача с вопросом выписки, полагая, что Екатерина Васильевна абсолютно права, что находит нужным еще какое-то время продержать Леру здесь под своим наблюдением.

«Не сумасшедшая, а временно не в форме», – улыбаясь своим мыслям, Лера радовалась каждому наступившему дню, с интересом наблюдая за происходящими здесь событиями, проявляя интерес к местной общественности, ожидая своего выздоровления, которое все-таки было уже не за горами.

Теперь утром Лера вставала каждый раз в хорошем настроении. Сейчас, когда страх и ощущение неотвратимой опасности оставило ее, она могла проводить дни спокойно, позволяя себе интересоваться происходящим, не отвлекаясь на тревожные опасения. Едва только солнце начинало щипать ей глаза, как она тотчас же пробуждалась, невзирая на то, что солнце это было уже последним, почти зимним. Вставало оно поздно, рассвет разгорался неторопливо, уже успев впитать в себя крупинку зимней лени, которая уже начала постепенно заявлять о себе. В общем-то, само солнце-то уже по сути и не было солнцем, скорее это были лишь серые сумерки, отсветы пробудившегося после черной ночи неба. Но даже этот слабеющий сизый свет Лера воспринимала как живые солнечные лучи, так солнечно было у нее внутри, так тепло, что она проецировала этот свет и в окружающий мир.

За завтраком она съедала свою кашу быстро, послушно, после чего с удовольствием выпивала кружку чая и без напоминаний отправлялась принимать лекарства. Далее, в скором времени, на отделении появлялась Екатерина Васильевна. Осторожно она переступала с ноги на ногу, чуть в развалку, покачивая своими тучными боками, чем снова напоминала Лере внешне большую утку, горделиво и заботливо вышедшую осмотреть свои владения. По отделению врач передвигалась неспешно – внимательно она подходила она к каждому из своих больных и не переходила к следующему, не уделив человеку должного внимания, не изучив со всей тщательностью его состояние здоровья и настроения на текущий день. Гордо и чинно она усаживалась на кровать каждого и внимательно заглядывала в глаза, терпеливо выслушивая все, что говорил ей ее пациент, даже если его речь имела мало смысла и была малоразборчива. Екатерина Васильевна со всей серьезностью хмурилась, и деловито кивала головой, отчего рыжеватый пучок у нее на затылке смешно подрагивал, и, чем больше Лера наблюдала за ней, тем больше умиления вызывала в ней эта женщина, вся излучавшая душевное тепло, нисколько не жалевшая его для своих непутевых подопечных, которые, поддаваясь своей во многих случаях вычурной, нездоровой, непонятной логике, зачастую воспринимали слова врача по-своему, реагируя на них кто слезами, кто криками, кто глубокой обидой, когда встречали отказ на просьбу о выписке домой. Но попадались так же и те, кто воспринимал слова врача серьезно – вернее, так, как она пыталась донести их до своих больных, кто не скандалил, а разговаривал с ней спокойно и искренне, демонстрируя благоразумие. Среди таких, наверное, была и Лера – так ей, во всяком случае, казалось. По крайней мере, обхода доктора она дожидалась со всем послушанием. Когда Екатерина Васильевна появлялась на пороге палаты, Лера тут же запрыгивала на свою койку и усаживалась на ней, смиренно ожидая своей очереди на беседу. Она лежала опять же у окна, как и в прошлой палате, поэтому дожидаться приходилось некоторое время – обход доктор начинала всегда от дверного проема, а от него до окна стояло ровно четыре кровати, включая Лерину, последнюю – справа, и ровно столько же с левой стороны. Когда Екатерина Васильевна доходила наконец до нее, Лера искренне улыбалась, растроганная вниманием доктора, благодарная за помощь и несколько присмиревшая – все же, когда рядом был врач, который мог объяснить ей то, что творится с ней, ответить на все интересующие ее вопросы и по-человечески поддержать, становилось ощутимо спокойнее, ведь все же некоторую тревогу Лера ощущала, озабоченная состоянием своего здоровья, волнуясь время от времени за то, а правда ли она сможет поправиться.

– Не волнуйся, Лерочка, – широко улыбаясь, врач все так же ласково поглаживала ее по руке, – Я вижу, что ты поправляешься, поэтому думаю, что через достаточно скорое время ты сможешь пойти домой.

– Что вы, что вы! – Лера оживленно мотала головой, – Я вовсе не тороплюсь домой. Главное – это точно поправиться. Я не хочу идти домой, пока лечение не будет в должной степени произведено.

Улыбаясь, Лера со всей искренностью рассказывала обо всем, что интересовало Екатерину Васильевну, но разговор их не был обычно особенно длинным – Лера не скандалила, не клянчила выписку, не скрывала своих переживаний, старательно отвечая на все вопросы, интересовавшие врача. Хотя, в общем, Лере и скрывать толком было нечего – Каспера она с тех пор так и не видела, доктор Громов тоже не появлялся, да Лера уже и сама поняла, что они ненастоящие, их нет и не было – разве что, признаться, не могла до конца в это поверить, что вызывало у нее некоторое беспокойство, обусловленное растерянностью, в чем она честно признавалась Екатерине Васильевне. Иногда же Екатерина Васильевна и почти что совершенно не разговаривала с Лерой – окинув девочку внимательным взглядом, она удовлетворенно кивала, анализируя по Лериному виду одной только ей понятные вещи, о которых сама Лера не догадывалась.

Широко улыбнувшись, Екатерина Васильевна грузно поднималась с Лериной кровати, чтобы перейти к следующей пациентке.

– Екатерина Васильевна! – Лера останавливала врача, с мольбой заглядывая ей в глаза, – Скажите – я понятно разговариваю? У меня связная речь? Нормальная логика?

– Нормальная, Лерочка. Ты выздоравливаешь, я знаю.

– Спасибо.

Приободренная Екатериной Васильевной, Лера вскакивала с кровати и выбегала в коридор, чтобы исподтишка понаблюдать за другими врачами, которые так же обходили своих пациентов. Так ли они были внимательны к своим подопечным, как Екатерина Васильевна – к своим? Внимательно оглядывая других врачей, она заключала, что они, пожалуй, столь же добросовестны, но все же доверяла больше всех Лера все-таки Екатерине Васильевне, и она на совершенно субъективных основаниях казалась Лере самой внимательной, самой доброй.