Лаборатория зла

Теперь она ходила в институт с усилием, переступая через себя, сотрясаясь от страха всем телом и глотая слезы, судорожно выступавшие на глазах. Из лекций она не выносила более ничего – ходила она туда теперь не затем, чтобы получать знания, а скорее потому, что добросовестная сущность ее была устроена так, что она просто не могла по-другому. Для Маши существовало слово «надо» – и оно было важнее страха, лишившего ее способности к адаптации настолько, что она в силу выраженной тревоги даже не успела этого заметить.

Как-то раз, возвращаясь домой, выйдя из автобуса, ей пришлось пройти около сотни метров вдоль дороги, и тут ее охватил страх, сильный настолько, что она не смогла более сохранять самообладания. На улице было уже темно, осенние сумерки уже успели сгустить тьму, слепив ее в комок из пасмурного изначально дня, и улица была достаточно темной. Фонари горели, а машины с шумом пролетали мимо, светя такими же зловеще-яркими фарами. Задул сильный осенний ветер, пронизывающий Машу своим холодом, и она поняла, что страх не дает ей перейти дорогу – что-то ужасающее повисло в воздухе вдруг, что-то в этот миг открылось ей такое, что она поняла, осознала с ужасающей ясностью всю зловещесть этого мира, всю лживость его кажущейся безопасности. И она шла вдоль дороги, сжимаясь от холода, объятая страхом, шла и плакала, пока в конце концов не осела тут же, на обочине, прямо в грязные ошметки травы, запачкавшей ее своей грязью. Так она и сидела и плакала, и никто не пришел ей на помощь, а нужно ей было совсем немного – просто перейти дорогу, чтобы попасть домой.

Добраться до дома она смогла лишь после того, как она выплакала столько слез, что истощение взяло свое, и нервничать на данный момент, казалось, уже совсем не было сил. Убедившись, что машин поблизости нет, она стремглав перебежала полосу движения, и бежала до дома бегом, без оглядки, объятая ужасом, и ей казалось, что зловещая тьма этого мира гналась за ней следом, насмешливо подвывая за ее спиной порывами ветра, упиваясь садистским желанием запугать ее до смерти. Теперь она поняла, что даже в ветре есть что-то живое, а главное – все, все вокруг, было не только живым, но и зловещим, носящим в себе опасность, готовую выплеснуться в любой момент и лишить ее жизни или безобразно и безнадежно искалечить. А она жила столько времени прежде, жила – и не знала.

Дома она с родителями не говорила. Расценив ее состояние как усталость и переутомление от учебы, они не трогали Машу. А Маша пила капли валерианы, которые не помогали, и пыталась спать, но ее по-прежнему преследовали кошмары – настолько будоражили они ее воображение, настолько щипали расшатанные нервы, что даже днем после бессонных ночей она не чувствовала усталости, вставая по утру со столь же сильным, а может, даже и нарастающим чувством страха, который не давал ей возможности ощущать какой бы то ни было сонливости.

Дальше – больше. Маша поняла вдруг, что она не может больше ходить в институт. Как бы она не старалась выйти на улицу, она не могла этого сделать – при одной лишь мысли о том, чтобы покинуть свою квартиру как единственно безопасное убежище, ее охватывал ужас, который сковывал все ее тело настолько, что она не могла даже сдвинуться с места, и ей оставалось лишь плакать от ужаса и беспомощности.

За каждым поворотом ее могла ожидать опасность. Выйди она за порог – как она могла тут же застрять в лифте, в котором запросто мог оборваться трос. Насколько страшна смерть, которая приходит от падения лифта в шахту? Когда она выходила из подъезда, кто-нибудь мог ударить ее дверью – совершенно неожиданно, и даже случайно – просто второпях заскочив в подъезд, ей навстречу, небрежно распахнув дверь – а удар мог прийтись ей прямо по голове, от чего она могла скончаться прямо на месте. Пока она шла к автобусной остановке, ее могла сбить машина – люди, пользующиеся личным транспортом, спешащие на работу, резко рассекали пространство не только на проезжей части проспектов, но и на дорожках двориков. Хождение по тротуарам не решало проблемы – машину могло занести, или же водитель мог специально сделать неверное движение, чтобы убить ее – и скрыться незамеченным. А ее смерть так бы и осталась ничего не значащим происшествием для огромного мира, который населяли миллиарды таких же людей, как она. Одним больше, одним меньше – какая разница? Миру все равно. Кроме того, проходя по тротуару, она могла поскользнуться и сломать ногу, или же на голову ей мог упасть какой-нибудь тяжелый предмет. Будь то осколок стены или бутылка, неосторожно выброшенная из окна – для нее это не имело значения, любой из возможных вариантов мог повлечь за собой смерть.