Лаборатория зла

Помимо приобретения новых знакомых, Лера так же получше познакомилась со старыми – то есть с теми, с кем ей приходилось коротать время в палате для острых состояний.

Во-первых, на что Лера обратила внимание буквально сразу после переезда в новую палату, так это то, что в этой палате уже находилась Клавдия. Лера, несомненно, была рада видеть Клавдию, несмотря на то, что дружить с ней было достаточно сложно. Лера, конечно, подозревала о том, что исчезновение Клавдии из первой палаты вовсе не означало ее гибель, как ей казалось ранее, но все же ей было необходимо убедиться в этом воочию, и только увидев Клавдию своими глазами, она убедилась в том, что ее, разумеется, не убили, просто состояние ее улучшилось раньше, чем состояние Леры, поэтому Клавдия переехала из острой палаты раньше. Правда, лежала она несколько дольше, чем Лера и, в отличие от нее, не в первый раз.

Клавдия имела некоторую умственную отсталость, и дружба с ней была несколько затруднена по причине интеллектуальной недостаточности – Клавдия была наивна до предела, совсем как ребенок, все суждения ее были легковесны, и из речи окружающих она понимала не все. Но вместе с тем Клавдия была капризна и самолюбива. Она очень хотела всем нравиться, веря в свою необыкновенную значимость. Как оказалось, Клавдии было уже тридцать четыре года, чего никак нельзя было сказать по ее внешности – выглядела она значительно моложе своих лет, почти школьницей, а ярким небрежным макияжем и неловкостью в движениях Клавдия по-прежнему напоминала Лере обезьянку.

Большинство людей не воспринимало Клавдию всерьез, все обращались с ней как с избалованным ребенком, что задевало Леру, которая пыталась относиться к Клавдии серьезно. Несмотря на явную инфантильность последней, Лера все же думала о том, что Клавдия является таким же человеком, как и другие, и внутренний мир ее страдает не меньше, чем у остальных. Возможно, Клавдия понимает меньше, чем положено в ее годы, но когда с ней говорили как с ребенком, самолюбие ее страдало. Она была таким же человеком, у нее были мысли и чувства, она переживала и радовалась не менее остро, чем другие. По причине очевидной речевой обедненности ей зачастую было трудно объяснить свои переживания, рассказать о них, но все же и у Клавдии была своя история жизни, к которой Лера прониклась не меньше, чем к другим, хоть и их разговоры с Клавдией были ограничены.

Всегда ли Клавдия была такой, как сейчас, или когда-то ее развитие соответствовало норме до какого-то травмирующего происшествия, Клавдия не знала. То есть неизвестно было то, являлись ли нарушения, имеющие место в ее психике, врожденными или они являлись следствием какого-то события. В ее семье об этом не говорили. В ее семье вообще мало о чем говорили – по крайней мере, в адекватной форме. Родители пили, поэтому им не было особого дела до отсталого ребенка, который умел лишь плакать и кричать и оттого производил впечатление абсолютно бестолкового существа.

Родители не стеснялись в выражениях, называя Клавдию ущербной и убогой. Наверное, они действительно не любили ее, и дефектный ребенок только их раздражал – а может, они просто не знали, как с ней обращаться в виду особенностей ее развития. Но, как бы то ни было, а они ей не занимались – Клавдию растил старший брат, которого она искренне обожала и до сей поры.

Было удивительно, как при таком воспитании мог вырасти такой замечательный человек, как брат Клавдии. Правда, его развитие было нормальным – возможно, поэтому ему было несколько проще. Впрочем, она не знала. Да и не особенно задумывалась над этим – она просто обожала своего брата, а детали его жизненного пути, которые были не вполне доступны для ее понимания, ее не особенно волновали.

Игнат был старше на десять лет, и он не жалел ни сил, ни терпения на то, чтобы создать максимально благоприятные условия для своей сестры. Он никогда не обижал Клавдию. Он не дразнил ее, не обзывал убогой и защищал перед родителями всякий раз, когда они устраивали сцену.

Рассказывая об этом, Клавдия всегда обиженно поджимала губы, горделиво вскидывая подбородок – она-то не имела сомнений в том, что убогой она никогда не была. Она отдавала себе отчет в том, что являлась «не слишком способной» и «моложе, чем следовало», но при этом самооценка ее вовсе не страдала – Клавдия хотела нравиться и считала, что у нее это прекрасно выходит.

Брат устроил ее в специальную школу, где обучали таких, как она – «плохо успевающих», и школа нравилась Клавдии. Тогда, когда ее хвалили. И тогда, когда у нее было настроение чему-то учиться. В ином же случае Клавдия становилась крайне раздражительной – когда хвалили кого-то другого, Клавдия разражалась гневом. В подобных случаях от ее жизнерадостности и любознательности не оставалось и следа – Клавдия кричала и рыдала, заливаясь неиссякаемыми слезами глубокой обиды, сыпля ругательствами. Бывало, что Игнату поступали жалобы на то, что любимая сестренка устраивала драки с одноклассниками или убегала с уроков. Игнат лишь разводил руками: что он мог поделать? Клавдия была не обычным ребенком, которому можно было просто все объяснить, и он бы понял и начал хорошо себя вести. Учителя настоятельно рекомендовали психиатрическое лечение. Игнат искал сестре врачей, показывал специалистам. Испуганная Клавдия на время утихала. В конце концов, она могла и сама по себе, вне зависимости от обстоятельств, становиться доброй и покладистой девочкой.

Школа была окончена, и Игнат, уже успевший к этому времени жениться, переехал в отдельную от родителей квартиру с молодой женой и взял сестру с собой. Жена брата не то что бы любила Клавдию, но относилась к ней с терпением, что, однако, не вызывало особой симпатии у самой Клавдии. В ее сердце было место только для ее брата.

Годы шли своим чередом. Игнат по-прежнему старательно занимался сестрой, периодически устраивал ее на какую-нибудь нехитрую работу, но ни на одной из них Клавдия долго не задерживалась – порой у нее просто не было настроения работать, и она не являлась, за что была уволена, или же устраивала конфликты, замечая недостаточно почтительное к ней отношение начальства.

Игнат доблестно обеспечивал семью, сделав карьеру проектировщика зданий. Жанна, его жена, не работала, занимаясь дома с детьми, которых у молодой семьи было уже двое. Клавдия добросовестно пыталась помогать Жанне по хозяйству, с искренним умилением устраивая возню с малютками. Но иногда она «плохо себя вела». «Плохое поведение», как называла свои выходки сама Клавдия, заключались в том, что на фоне приступа ревности, когда Игнат был ласков с женой и детьми, или когда он кого-нибудь хвалил, или когда попросту у Клавдии было плохое настроение и что-то не получалось, она устраивала бурные истерики дома, укоряя Жанну в том, что она появилась в жизни ее брата, ломала вещи и била посуду, чем раздражала Жанну и пугала детей, после чего часто уходила из дома, отправляясь куда-нибудь в ночной клуб тратить деньги своего брата, стащенные откуда-нибудь из ящика.

Брат переживал. Он искренне любил сестру, и его беспокоило как ее состояние, так и нервы своей жены и развитие детей. Ругать Клавдию было бесполезно, объяснять что-либо – тоже. Потому периодически он отправлял ее в больницу на лечение, где на фоне приема препаратов под наблюдением врачей она становилась и спокойнее, и мягче, после чего отправлялась домой в добром расположении духа и еще достаточное время не устраивала конфликтов.

Но все же иногда случались какие-нибудь инциденты, как было в этот раз, перед нынешней госпитализацией: дети брата пошли в школу – «В нормальную, не такую, какая была у меня! Но я ведь не хуже!», а Жанна по-прежнему не устраивалась на работу, чтобы не оставлять Клавдию одну дома, что так же вызывало в ней бурю негодовании – «Я что, маленькая, что ли? На себя бы посмотрела!».

Все было как и множество раз до этого – обругав Жанну, Клавдия убежала из дома. На следующий день она вернулась, где после бессонной ночи ее поджидал взволнованный брат, тут же отправивший ее в больницу.

«Я плохо себя веду иногда», – сознавалась Клавдия, потупив глаза, – «Но я ведь не хуже других? Ведь не хуже? Правда? Вот пусть и не говорят, что я хуже, это не так! Я много чего из себя представляю!».

Поначалу Клавдия была раздражительна и ворчлива, потом любознательность и доброжелательное отношение к другим взяло свое, после чего она просто становилась назойливой, приставая к соседям с бесконечными просьбами «рассказать ей что-нибудь интересное». Мало у кого бывало настроение развлекать Клавдию, да и кому было приятно рассказывать истории из своей жизни человеку, который попросту не мог их понять в силу своего умственного развития, и душещипательный рассказ о чьей-нибудь жизни был для Клавдии не более значим, чем обсуждение прошедшего завтрака. Потому-то ее действительно мало кто воспринимал всерьез, что обижало Клавдию, но обиды ее были, как правило, недолгими и неглубокими, а даже если кто-то соглашался с ней поговорить, в любой момент у нее могло поменяться настроение, и она прерывала собеседника без всякого зазрения совести, моментально переключившись на что-нибудь другое, завоевавшее ее внимание. Впрочем, само общение занимало для Клавдии весьма ограниченное значение – по-настоящему небезразличен ей был только брат, остальные же люди были не более чем объектами развлечений, которые должны были, по ее мнению, безропотно признавать ее уникальность.